Поиск по творчеству и критике
Cлово "1910"
Входимость: 3. Размер: 98кб.
Входимость: 2. Размер: 26кб.
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Входимость: 1. Размер: 43кб.
Входимость: 1. Размер: 37кб.
Входимость: 1. Размер: 27кб.
Входимость: 1. Размер: 69кб.
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Входимость: 1. Размер: 64кб.
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 3. Размер: 98кб.
Часть текста: день торгуют магазины, но фабрики и учреждения не работают: толпы народа на тротуарах, у Тица, у Вертгейма, иллюминованные снаружи здания универмагов. Wedding -- кварталы по пути. Новые дома, выстроенные на займы. Чистота -- такая же, как и на главных улицах, только меньше света. Те же Тицы, Вертгеймы, Саламандры. Но -- здесь все магазины (за исключением Тица, напр.) -- все маленькие магазины пусты: буквально нигде ни одного человека, все -- в центр, в Weston. ... Пивная. У стойки -- час уже стоит багровый немец, с неподвижным лицом, за третьим бокалом. Какой-то в русском картузе только смотрит, не пьет. Невеселы. Играет русский оркестр, в русских рубашках... Neue Welt (Neue Köln). Две огромные (Народный Дом) залы. Дым, крик -- ровный, общий. Какие-то "баварские" дешевые декорации. Деревянные непокрытые столики -- нет места. В зале -- тысячи три. На сцене -- оркестр, баварский танец, кончающийся тем, что кавалер садится верхом на даму... Разносят январское пиво (Bockbier), Kranzwürstchen <исправлено из: Kranzwürstkalb> и... редьку, декоративно нарезанную веером ("редечная" машина на глазах у публики чистит одна за другой редьки и режет их). У многих на головах крошечные смешные бумажные шапочки, картузы, цилиндрики. Солидный в коричневом костюме господин в меховом картузе. Девушки (все некрасивые -- как в массе, в простонародье -- некрасивы немки!) визжат; в обнимку; вот одну несет на руках кавалер -- еще одну... На сцене -- фейерверк; потом -- темно, прожектор -- и наивно, на веревочке цеппелин тянут... Сигарный дым, гам, смех... Обалдеваешь. В соседнем таком же зале -- танцы, пенье. И еще маленькие залы, тоже полные. Аттракционы: "желоб", качели, проба дыхания, тир. Wahrdichter -- около него сидит, ждет правды, подпершись, толстый лысый человек... В вестибюле -- панно: шеренга-батальон козлов на задних ногах (Воск -- козел). И ...
Входимость: 2. Размер: 26кб.
Часть текста: прижмет, унесет с собой? Или никогда не придет?" И опять всю ночь держит на коленях книгу и читает чужие слова. Чей-то прозрачный и тусклый лик колеблется вокруг свечки. К утру свечку тушат, и черный крючок фитиля, недобрый, ночной, согнувшись, смотрит навстречу дню. На черном крыльце, на ступеньках, старая Кузьминишна сидит, а рядом с ней барышня, Вера. Раскрыла старуха коробочки жестяные от чаю, а в них деревяшки пустые из-под катушек, большие пуговицы старомодные от дипломатов, аграманты, бархатные лоскутки. Раскрыла, перебирает, что-то сама с собой говорит. -- Кузьминишна, никак уж стучат, -- говорит Вера. -- И то, и то, барышня. Спотыкаясь, идет Кузьминишна долго. Спрашивает: -- кто там? Приоткрывает чуть-чуть калитку, несет газету барышне, мелкими шажками по заросшему двору идет. Куры кудахчут где-то. -- Ничего больше? -- Нет, ничего. И неоткуда. Уходит Вера в дом, сидит у окна, читает газету, как сказку, которой не верит. Вот двое, девятнадцати лет и двадцати лет, любили друг друга и вместе умерли в поцелуях. Далеко где-то большие города, и люди бегут, говорят друг с другом. А может быть, ничего этого нет, есть только их дом старый, с Кузьминишной, с матерью, с ползучей дневной тишиной и со странной жизнью ночью. Сидит Вера у окна. Лучи вьются в косых, падающих столбах пылинок. Что-то знакомое в этом. "Да. Это в библиотеке всегда так бывает, -- думает Вера. -- Все зеленоватое там, темные шкафы -- и сквозь узкие окна два таких столба мерцают. Будто это подводное царство. И он стоит светлый, как царь сказок. Золотые волосики на бороде завиваются, яркие, раскрытые губы. И все книги...
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Часть текста: -- специалист по муравьям. Знал в лицо всякого муравья и не знал ни одного человека... Тов. ... ая, член Особого отдела. Баба-яга, с клюкой, завязаны зубы, уже пожилая. Показывала на приговоренных клюкой: -- Этого, этого... В наказание ее послали в Челябинск... заведовать охраной материнства и младенчества. Террор: из 600 000 -- 22 000. Каждый... Междуведомственные трения разрешались пулеметами. Два особых отдела: 6-й армии и общий. И конкурировали. Старались арестовать: выкрасть сотрудников друг у друга. Доходило дело до осады. Дома, занимаемые ими, почти рядом. Пулеметы у дверей. Однажды начальники двух особых отделов арестовали друг друга одновременно, оба сидели в одном подвале, обоих расстреляли. Голод в Феодосии. Ползали голодные по улицам. Умирали. Через Феодосию везли зерно из Америки на Волгу (в Феодосии все считалось благополучным). Из мешков кукуруза просыпалась, голодные ребята ее подбирали -- может быть, прорезали нарочно мешки -- в ребят стреляли, иногда ранили, убивали... Татарское кладбище. Памятники тумбочкой -- и простые, острые камни: простых -- толпы, это -- над могилами умерших от голода. В Отузах -- из 8000 умерло 5000. Ночь синяя. Луна, минарет. Муэдзин -- кричит разбитым голосом, с паузами. 2--3 женщины сходят с хоров в мечети, хоры скрипят -- деревянные. А внизу -- тишина: два муллы молятся, молча. Дети. -- А я все-таки вам должен сказать, что к нам сегодня влетела птица в комнату и нагадила на подушку. (Это мальчик Атек, входя в комнату к незнакомым людям.) -- Ты что грустный сидишь, Атек? -- Я не Атек. -- А кто же ты? -- Я -- поросенок, мне нынче Лель голову отрубил... -- Мамочка, это ты меня уродила? -- Я. -- Атека тоже ты? -- Я. -- А ты нам собачку маленькую не можешь уродить? -- Я -- у мамы эту грудку сосал, а ты эту. -- А если сестра еще родится, она...
Входимость: 1. Размер: 43кб.
Часть текста: из эссе Евгения Замятина «О моих женах, ледоколах и о России», написанном в годы первых пятилеток, когда страна, казалось, была на подъеме, могли бы вызвать бурю негодования со стороны литературной общественности (и не только). Видимо поэтому эссе впервые было опубликовано лишь в 1962 году. Да и то за рубежом. Сегодня, спустя семь десятилетий, эти слова звучат как констатация очевидности и даже как предвидение. Ведь вряд ли можно найти возражения против того факта, что могучее государство Советский Союз, вторая сверхдержава мира, почти в одночасье скукожилось, рухнуло в бездну, и теперь долго придется ждать его возрождения. Да, даром предвидения (хотя и не в отношении личной судьбы) Замятин, несомненно, обладал. В романе «Мы», завершенном писателем в 1921 году, многие критики и писатели увидели пасквиль на советское государство, хотя о каких достижениях науки и всеобщей механизации могла идти речь (а Замятии показывал в романе государство, достигшее высочайшего уровня в развитии науки и техники и одновременно превратившее своих граждан в бездушные и бесправные винтики государственной машины) в дни разрухи, когда жизнь после тяжелейших лет мировой войны, революции, гражданской войны только-только переходила на мирные рельсы, только-только становилась жизнью, а не выживанием? Роман «Мы», конечно же,...
Входимость: 1. Размер: 37кб.
Часть текста: там появилась целая серия романов на военные сюжеты, и если Фрейд прав, когда говорит, что мечты и искусство равно служат для освобождения от навязчивых идей, то это весьма знаменательный факт. Вот почему первое место в этих Lettres russes {Букв.: "Русских письмах" (фр.). } я отдам таким романам, хотя я и не нашел среди них ни "На Западном фронте без перемен", ни "Конца пути". Русский Ремарк и Шерифф еще не родились. Впрочем, есть русские книги, которые впечатляют читателя? несмотря на их "примитивизм", а иногда даже благодаря ему. Именно такой случай представляет произведение г-на Новикова-Прибоя под названием "Цусима", которое скоро выйдет во французском переводе. По его безыскусственному стилю чувствуется, что речь идет не о вымышленном произведении, а о достоверном человеческом документе. Если рассматривать броненосцы и крейсеры в качестве героев, то это волнующий роман о знаменитом сражении при Цусиме, одним из немногих оставшихся в живых участников которого был г-н Новиков-Прибой. С первых страниц книги у читателя предчувствие, что все эти стальные громады со своими тысячами обитателей плывут сквозь океаны к трагической развязке, к смерти. Это шествие обреченных со множеством второстепенных персонажей и незначительных подробностей, я бы сказал, продвигается слишком медленно. Но это компенсируется в двух других частях книги, в которых автор вдруг обретает необходимый динамизм, рассказывая о душераздирающих событиях того самого сражения. Члены экипажа вот-вот поднимут мятеж, артиллерия устарела, командир бездарен... Русский флот, естественно, должен был быть разбит японцами, которые и в самом деле уничтожили армаду адмирала Рождественского, потеряв только три миноносца. Русские корабли, охваченные пламенем, сражались до последнего, но напрасно: один за другим они пошли ко дну. Перед неминуемой смертью люди, казавшиеся такими обыкновенными, внезапно становились истинными героями -- и, показывая их,...
Входимость: 1. Размер: 27кб.
Часть текста: с Кустодиевым Озаглавить это, в сущности, надо было бы иначе: "Встречи с Борисом Михайловичем и с Кустодиевым". Именно так -- не с одним, а с двумя. Потому что я встретился с ними не в одно время, и оба они -- художник Кустодиев и человек Борис Михайлович -- живут в моей памяти каждый отдельно. С художником Кустодиевым я познакомился давно -- это было не в Ленинграде, это было еще в Петербурге, на одной из выставок "Мира искусств". На этой выставке я вдруг зацепился за картину Кустодиева и никак не мог отойти от нее. Я стоял, стоял перед ней, я уже не только видел -- я слышал ее, и те слова, какие мне слышались, я торопливо записывал в каталоге -- скоро там были исписаны все поля. Не знаю названия этой картины, вспоминается только: зима, снег, деревья, сугробы, санки, румяное русское веселье -- пестрая, кустодиевская, уездная Русь. Может быть, помимо всего прочего, эта картина так много говорила мне еще и потому, что сам я в те годы жил как раз этими же красками: тогда писалось мое "Уездное". Правда, Кустодиев видел Русь...
Входимость: 1. Размер: 69кб.
Часть текста: Широколицый, скуластый, среднего роста, чисто одетый инженер-писатель, недавно выписанный Горьким из Англии, спокойно поднимался со стула. -- Продолжайте, просим, просим! Голоса становились все более настойчивыми, нетерпеливыми, громкими. Замятин покорился и продолжал читать. После этого еще раза два пытался прервать чтение, но безуспешно. Слушали, затаив дыхание. Потом устроили ему овацию. Ни у одного из выступавших в тот вечер, даже у Блока, не было и доли того успеха, который выпал Замятину. Чуковский носился по залу и говорил всем и каждому: -- Что? Каково? Новый Гоголь. Не правда ли?" Так описывает поэт Николай Оцуп триумфальное появление Замятина в послереволюционном Петрограде. Он допускает здесь одну неточность: не Горький выписал Замятина из Англии; его "выписала" революция. При первом же известии о падении царизма Замятин стал рваться в Россию. Здесь была его любовь, боль, надежда. Когда свершилась революция, Замятину было тридцать три года - возраст, по нашим нынешним меркам, скажем так, совсем не великий. Но это ныне. А Замятин был уже признанным писателем, мастером и вскоре сделался наставником целой литературной группы действительно молодых и очень одаренных петроградских писателей - "Серапионовы братья". За его плечами был путь бунтаря, революционера, еретика ("еретик" было его любимейшим словом). 2 Евгений Иванович Замятин родился 20 января (1 февраля) 1884 года в городе Лебедяни Тамбовской губернии (ныне Липецкая область), в семье священнослужителя. (Сколько мятежников, революционеров подарили нам благочестивые русские батюшки!) Лебедянь замятинского детства - заштатный город на берегу Дона, с 6678 жителями (по переписи 1894 года): дворян - 421, духовного сословия - 89, почетных граждан и купцов - 498, мещан - 4580, крестьян - 998. В городе семь православных храмов и Троицкий монастырь; 168 каменных ...
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Часть текста: Какое историческое событие "новый печатный русский роман"! Писаные -- знаю, есть и у нас в РСФСР. Но у нас, где государственно-признанным мэтром и писателем популярнейший Демьян Бедный, у нас романы печатать не в моде. А тут печатный роман: "Хождение по мукам" Ал. Н. Толстого. На этом романе, вернее, на половинке романа (в двух книжках "Грядущей России" -- только 10 глав) -- держится весь журнал. Роман, конечно, исторический: об очень древнем -- о Петербурге 1914 года. Но ведь мы, петербургские, РСФСРные люди 1921 года, мы -- мафусаилы, мы, как спящий Уэллса, проснулись через 100 лет, и нам так странно читать о своей милой и слепой молодости -- 100 лет назад, в 1914 году. "Сторонний наблюдатель, из какого-нибудь заросшего липами московского переулка, попадая в Петербург..." -- первые строки романа -- и они, в сущности, нечаянная авторская исповедь: сторонний наблюдатель из московского переулка -- конечно, есть Ал. Н. Толстой. Он -- москвич, самарец, нижегородец неизлечимый, в его Петербурге не найдешь этой жуткой, призрачной, прозрачной души Петербурга, какая есть в Петербурге Блока, Белого, Добужинского. Ал. Толстой ходит по Петербургу,...
Входимость: 1. Размер: 64кб.
Часть текста: столиц, что это вспоминается и теперь, через сто лет. Петербург с тех пор успел стать Ленинградом, но остался Петербургом гораздо больше, чем Москва - Москвой. Москва отдалась революции стремительней, безоглядней, покорней, чем Петербург. Да и как же иначе: победившая революция стала модой, а какая же настоящая женщина не поторопится одеться по моде? Петербург принимал новое без такой торопливости, с мужским хладнокровием, с большой оглядкой. Он шел вперед медленней, и это понятно: ему приходилось нести с собой тяжелый груз культурных традиций, особенно ощутительных в области искусства. Без этого громоздкого багажа, налегке - московские музы мчались, обгоняя не только Петербург, но и Европу, а иногда заодно и здравый смысл. "Москва требует, чтоб если уж пошло на моду, то чтоб по всей форме была мода!" - подтрунивал над Москвой еще Гоголь, уже он знал эту ее женскую слабость. Впрочем, эта безоглядная погоня за новым - не только женская черта, она идет еще и от молодости: новой Москве, живущей рядом, поверх, сквозь старую, шестисотлетнюю, - минуло только шестнадцать! От неожиданных, пестрейших сочетаний старого и нового - в Москве кружится голова: Петербург строже: он и теперь, как во времена Гоголя - "не любит пестрых цветов". Петербург останется окном в Европу, на Запад; Москва стала дверью, через которую с Востока, сквозь Азию, хлынула в Россию Америка. Это - конечно, не больше, чем схема. В жизни, особенно в зеркальной - в искусстве - такой географической точности нет: там, смотришь, задорный, московский вихор мелькает на Невском проспекте, там крикливая московская площадь притихнет под строгой тенью петербургского Медного Всадника. Но несмотря на эту перетасовку, сквозь все перемены, во всех зеркалах - можно разглядеть свое лицо у каждой ...
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Часть текста: клиросе -- монашки (бывшие), в белых косынках; одна -- с бородавкой -- поет почти басом. На левом -- унылый одинокий голос девочки: -- Подай, Господи. Священник служит двумя голосами (дьякона нет): дьяконским басовитым, потом -- священническим, тенорком. Посреди церкви -- аналой с иконой, подсвечник, тонюсенькие свечки... Староста -- ободранный, но в каких-то уцелевших щегольских штиблетах: лакированных с серым верхом... Сторож -- "Николай Балабон". Подгорняя церковь -- сушилка. У входа -- красный флаг. Попы -- на принудиловке (8 минут езды), в каменоломне. Совхоз: овес -- себестоимостью 2. 60, а сдают по 80 коп. пуд. Провоз до ссыпного пункта -- 90 коп., и все-таки даже без доставки... В казаках из 1000 едоков в колхозе 110. Остальные не идут, на них давят, берут коров -- не идут. В Вязове: на сход приезжает оратор, начинает насчет колхоза -- мужики молчат. -- Да что вы, немые, что ли? Молчат. Оратор начинает разговор о другом -- о больнице -- сразу ожили, заговорили. Оратор незаметно переходит на колхозы -- мужики опять немеют... Тактика! "Парламентская..." Колхозники неохотно берут новую землю и охотно отказываются от земли. Происходит уменьшение душнадела, обезземеление крестьянства ("все равно -- излишки все сдавать"). Это выгодно для совхозов при дальнейшем развитии: получится рабочая сила, которой сейчас не хватает. Сергей Маров, похожий на Саваофа, с белейшей бородой. 80 лет -- пасет телят (тут же, на Зеленой улице). Разговаривает о Льве Толстом: свидетель его смерти, бывший буфетчик в Астапове. Сын в Ташкенте сидит 6 месяцев без допроса... Базар: помидоры,...