"Энергия"
Сборник первый и второй. Изд-во, типогр. "Энергия".
Есть такие одеяла: лоскутные, косячковые тож. И чего-чего нету только в одеяле таком: и ситцу кусок с малиновыми разводами; и бархату клок, молью малость травленного; и пестрядины лоскут -- и в лоскуте домовитый и крепкий; и черного вдовьего крепа косячок, виды видавший...
Сшить одеяло такое -- не оберешься хлопот. А толку чуть: по швам разлезается, и в глазах -- очень уж рябо. Так вот и сборники эти.
"Сухие сучки". Не жалеет слов Тимофеев, разводит узоры -- нужные и ненужные (дьякон Иона), на целых полтораста страниц. И выходит -- ситец так себе, дешевенький. О глуши уездной, о сердцевине русской -- писать бы Тимофееву народными русскими словами, и простыми, и меткими, и крепкими. А Тимофеев -- нет-нет да и загнет вроде того, что "огонек выявляется из темноты угла"... И расцветают в повести дурного вкуса разговоры.
Бархат, молью травленный, -- "Светлый бог" Айзмана, сказка в четырех действиях. Как же не бархат: сюжет-то какой драгоценный. Альгамар, светлый еврейский пророк, пылом речей родит веру в народе, что в счастливый назначенный день все полетят с Альгамаром тем в Палестину из Гренады неверной... Но от речей Альгамара, Айзманом сказанных, -- не очень-то полетишь: разве по-горбуновски, это -- да. И жалко глядеть на истравленный молью бархат.
Пестрядинный, чистый и крепкий, лоскут -- рассказ К. Волгина "Антипка". Человеку с даром мало-мальским -- не нужен ему мудреный сюжет. Как будто и ни о чем рассказал Волгин: ну, вот, не взяли мальчонку, Антипку, в город на ярмарку, а Антипка, малый характерный, исхитрился добраться до города сам. И ни о чем как будто -- а хорошо.
"Огонь". Придумщик нынче народ пошел, -- да хоть бы придумывали-то с толком. А то вот Карашев -- эка, хватил: есть у него в рассказе огненный царь Огневик, и у того Огневика дочь... Ильмарель! В русских-то сказках да былях получше "Ильмарели" ничего Карашев не нашел?
Не красит Карашева и соседство с Никандровым: никандровский рассказ в первой его половине, по чести сказать, -- недурен. Во второй половине -- есть пересол.
Три рассказа этих -- Волгина, Карашева и Никандрова -- сметаны в одно белыми нитками: никчемушным заглавием для всех трех рассказов -- "Молодое растет". От заглавия такого все одеяло лоскутное -- отнюдь крепче не стало, а белые нитки -- глаза мозолят.
Не токмо рассказы о детях -- есть в сборниках (в первом) и для детей сказка: "Дары северного ветра" Серошевского. Что и толковать, хорошо сказал сказку Серошевский. Но есть такая же, помнится, схожая очень -- русская сказка, и... лучше она 136 страниц Серошевского.
Черным крепом врезаны в пестрое лоскутное одеяло тюремный рассказ И. Вольнова "Осенью" и этапный рассказ К. Лигского "Via dolorosa" {"Путь страданий, крестный путь" }. Голодовки, избиение, бунт тюремный, тяжкий путь в кандалах... И без прикрас мудреных найдет это к сердцу ход. Но все же -- как Вольнов написал, не годится так писать: как-нибудь, поскорей, абы-абы. До того "как-нибудь", что был все время у Вольнова тюремный начальник -- Алтынов, а на 170-й странице -- вдруг Алтынов в Воротникова обернулся.
Добрая хозяйка, рачением которой сшито затейливое косячковое одеяло, -- А. В. Амфитеатров. И столько, видать, было хозяйке хлопот, что на свое-то рукоделье времени сколько надо и не хватило. Оттого и вышло, что в "Юности одной певицы" и в "Сестре Елене" -- то и знай, увязаешь в болоте. А какая бы была повесть хорошая о помещичьем отродье, -- кабы только было время написать эту повесть покороче: короче-то ведь писать -- куда трудней и куда медленней, чем так вот, с присесту, как само напишется.
Зато в фельетоне своем (первый сборник -- "Времена и нравы") -- зубаст Амфитеатров по-старому: так насел на Розанова, что от Василья Васильича только перышки по ветру летят. Розанову -- поделом за скверные его писанья в "Новом времени" о Войтинском (о воспоминаниях его тюремных в "Русском богатстве"). Да только что пользы с Розановым биться -- он ведь как гидра Лернейская: одну ему голову оттяпать -- вырастут две и вдвое облыгать будут.
Пестрое одеяло сборников оторочено, по положенью, кружевами стихов. И мало кружев этих -- так, для прилику только -- и не из очень кружева дорогих. Стихи Тэффи -- фабричной поделки, бездушны. Стихи Астрова -- душевней, но по части внешности есть грехи (напр., стих. IV, "Этой ночью"). Стихи Ивана Свистова (экой псевдоним звучный!) -- самые, пожалуй, любопытные: и нечистый у него, и водяник, и огненный Илья, и лес дремучий. Пока -- все это не очень ладно слажено. Да есть хоть на что надежду положить.
"Пределы науки" (одна-единственная научная статья в обоих сборниках). Написана статья на тот предмет, чтобы в краску вогнать Оливера Лоджа, ученого англичанина. Еще бы: Оливер Лодж, физик немало известный, на почтенном съезде (Британской ассоциации наук) взял да и ляпнул в конце своей речи, что он, мол, убежден в посмертном существовании личности человека, и не как-нибудь так убежден, а фактами, научно обследованными... И вот -- Новорусский горою стал за науку, но... Есть огнепоклонники -- и есть наукопоклонники. Огнепоклонники -- огню только поклоны кладут, а чтоб, например, путное какое-нибудь дело для огня найти, запрячь его, скажем, в двигатель какой-нибудь (взрывной) -- это уж огнепоклонникам не с руки, это уж будет дело людей, к огню куда меньше почтительных. Так вот и с наукопоклонниками. Проку от них -- не очень уж много: будоражат науку -- не они, рушат и творят не они. Оттого Новорусскому, наукопоклоннику, не по вкусу, видать, ереси новых ученых, вроде учения об электронах, вроде учения о разложимости материи. Оттого об электронной теории, изящнейшей и на математических основах поставленной, наукопоклонник ворчит: здесь "научная мысль вернулась на старые пути отвлеченных абстракций", -- на пути никудышные, сказал бы Новорусский, если б по-русски хотел говорить. Оттого наукопоклонник учение о разложимости материи, рожденное радием, величает "скороспелым" (стр. 297) и, видать, -- охотно обозвал бы его покрепче как-нибудь: еще бы, тут ведь карачун старому огню, старой науке... Больше всего окорнало статью Новорусского то, что сам-то он громовые речи без останову держит, а Лоджу-бедняге -- словечка сказать не дал. Оливер Лодж -- имя в науке немаленькое, уж не меньше ведь Новорусского. Не так уж безразлично, что в самом деле за еретические опыты были в руках Лоджа. Уж хоть бы речь-то Лоджа доподлинную привел Новорусский, и то бы лучше было.
1914
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Ежемесячный журнал. 1914. No 3. С. 156--157 (подпись: Евг. 3.).
Печатается по: Сочинения. Т. 4. С. 493-496.
"Огонь".
Не красит Карашева и соседство с Никандровым... -- Имеется в виду рассказ Николая Никандровича Никандрова (наст. фам. Шевцов, 1878--1964) "Искусство".
-- Лернейская Гидра -- в греческой мифологии чудовищная девятиголовая змея, жившая в Лернейском болоте; считалась непобедимой, поскольку вместо отрубленных голов у нее вырастали новые. Победа над чудовищем стала одним из 12 подвигов Геракла: он прижигал место отрубленной головы горящей головней.
-- Английский физик Оливер Лодж (1851-1940) пытался научными методами обосновать спиритизм и телепатию. Несостоятельность таких попыток, в частности, показал И. И. Мечников.