8. Тимоша
Сидели в трактире за чаем. Тимоша приглядывался все к Барыбе.
-- Неуютный ты какой-то, погляжу я. Бивали тебя, должно быть, вот как.
-- Бивали, как же,-- засмеялся Барыба. Лестно даже было: бивали -- а теперь вот поди-ка, сунься.
-- То-то ты и вышел такой, чадушко. Души-то, совести у тебя -- ровно у курицы...
И завел свое -- о Боге: нет, мол, Его, а все выходит, жить надо по-Божьи; и о вере, и о книгах. Непривычно ыло Барыбе так много молоть своим жерновом, томили Тимошины мудреные слова. Но слушал -- тяжелый телегой тащился за Тимошей. Кого же и слушать, как не Тимошу: голова-парень.
А Тимоша уж дошел до самого своего до главного:
-- Вот, покажется иной раз -- есть. А опять повернешь, прикинешь -- и опять ничего нет. Ничего: ни Бога, ни земли, ни воды -- одна зыбь поднебесная. Одна видимость только.
Тимоша повертел по-воробьиному головкой, теснило что-то.
-- Одна видимость. Дойти-то до этого, что-о! Нет, а вот с одним ничем-то этим с глазу на глаз пожить, воздухом-то попитаться. Вот тут, брат...
И увидел, что заблудился уж Барыба, отстал, спотыкнулся.
Махнул Тимоша рукой:
-- Э, да что! Ни к чему тебе это, ты-то утробой живешь... У тебя Бог-то съедобный.
Вышли из трактира. Ночь июньская, нежаркая, липой пахнет, сверчки в траве заливаются. А Тимоша в ватное обряхался, ну и чудак же!
-- Ты что ж это, Тимоша, кутафья кутафьей?
-- А, да ну! Не спрашивал бы. Ту-бер-ку-лоз, брат. Так фершал в больнице и сказал. Простужаться -- ни Боже мой.
"Ишь ты, то-то он квелый такой" -- и как-то увесисто почуял вдруг Барыба тяжесть своего звериного, крепкого тела. Шел тяжко-довольный:было приятно ступать на землю, попирать землю, давить ее -- так! Вот так!
У Тимоши, в комнатушке с драными обоями, сидели за некрашеным столом трое ребят, веснушчатых, востроносых.
-- Мать где? -- крикнул Тимоша. -- Опять нету?
-- К земскому ушла, приходили,-- робко сказала девочка. И стала в углу надевать полсапожки: неловко босиком-то, чужой какой-то пришел.
Тимоша насупился.
-- Давай кулеш, Фенька. Да бутылку из выхода принеси.
-- Мамаша не велела бутылку.
-- Я те дам мамашу. Живо, живо! Садись, Барыба.
Фенька из миски стала было отливать в долбленку кулеш ребятам. Тимоша на нее крикнул:
-- Это что? Отцом родным гребуете? Мать подучает все? Ну, я ее подучу, дай-ка, придет вот! Шляется...
Ребята стали хлебать из общей миски, не в охотку, понуро. Тимоша хихикнул криво и сказал Барыбе:
-- Вот Господа Бога искушаю. В больнице говорят -- она, мол, прилипчивая, чахотка-то. Ну, вот, и погляжу: прилипнет к ребятам ай нет? Поднимется у него, у Господа Бога, рука на ребят несмысленных,-- поднимется ай нет?
Тимоша торопливо распахнул раму и пропел ядовито:
-- А-а, пожаловала?
И потом Барыбе: