Все
Отрывок из повести
В среду 7 февраля, на углу Литейного и Шпалерной, инженер Хортик разделился надвое.
В среду 7 февраля на Литейном -- так, должно быть, секунду или две -- трамвай звонил в немой, никому не слышный звонок, автомобили катились на немых шинах, люди шли в немых сапогах. Секунду или две все немое, как ночью в лесу, и так остро слышно -- хрясь! -- хворост под чьей-то лапой; и еще раз -- хрясь!
Тотчас же из ночного леса на Литейном -- радостный мальчишеский крик: "Стреляют!" -- и Литейный, вместе с Хортиком и радостным мальчишкой, зазвенел, помчался, затопал к Шпалерной.
Сквозь литейную толпу пронырнул радостный конопатый мальчишка и весело крикнул Хортику (именно ему, -- Хортику это было ясно):
-- Воряга! Карманник! Товарищи красноармейцы сейчас расстреляли!
Откуда-то дровни, на дровнях четыре красноармейца с винтовками на веревочках через плечо. Соскочили, подняли стриженого с седым пятачком -- "Ну-у!.. раз! Так!" -- плюхнули на дровни. Стриженая голова брякнула о грядушку. И тот из четырех, который стоял у грядушки, отскочил в сторону, стал отряхивать полы шинели.
-- Ха! Голова-то! Голова раскупорилась! Чисто из бутылки! -- ощерился конопатый мальчишка перед Хортиком.
Сердце екнуло, оторвалось от ветки -- и вниз, вниз -- медленным, спелым осенним листом вниз, туда, где вокруг дровней стояли четверо с ружьями на веревочках и конопатый мальчишка, и с вытянутыми шеями литейные люди, и с вытянутой шеей Хортик.
Инженер Хортик разделился надвое и сверху -- ясно увидел все это там внизу и там внизу -- себя, свое чужое бритое, медально-петербургское лицо. И понял -- нет, не то; почувствовал телом, что он, верхний Хортик, -- это все вытянувшиеся люди там, внизу, и он -- этот радующийся, конопатый мальчишка, и он -- этот стриженый с раскупорившейся головой. И на него -- там, внизу -- четверо накинули рогожку, сели как на бычью тушу и заскрипели по снегу.
А когда они завернули за угол, и весь клубок литейных людей вместе с нижним Хортиком вздохнул разом -- все стало обычно-литейным, и Хортик теперь был один -- всегдашний Хортик. И как все -- он радостно, молча кричал: "Не я! не меня! Меня не увезли. Я -- вот -- иду, вот! вот!"
Шагал по Литейному крепко, ново, металлически. Крепко прикладывал к талому снегу свою печать -- елочку новых калош. Обеими руками забирал себе синее по-весеннему небо, солнечные морковки сосулек, афишу "Прощальный бал броневиков", тонкие в белых чулках ножки барышни впереди.
"Не меня... А я иду... Я не умру. Невероятно, чтобы я, потому что я -- синее небо, афиши, сосульки... И потому, что сегодня ночью..."
Сердце опять екнуло, но уже по-другому; теперь оно было -- весенний упругий лист, и впереди -- май, бесконечное лето... И нацелившись, Хортик упруго, мягко взлетел от земли, обогнал, летя, каких-то угрюмых людей, ухватился за поручень и на густо обвешанной трамвайной подножке помчался к сегодняшней ночи, к маю, к бесконечному лету...
<1922>
Впервые: Вестник литературы. 1922. No 2/3. С. 15-16. Печатается по: Замятин Е. Сочинения. Т. 3. München, 1986.