О чуде, происшедшем в Пепельную Среду,
а также о канонике Симплиции и о докторе Войчеке, потому что это чудо случилось именно с каноником Симплицием, а доктор Войчек был единственным в мире человеком, какому суждено было видеть все это с начала до конца.
Поверить в то, что чудо было когда-то, с кем-то, - я бы еще мог, и вы могли бы; но что это теперь, вчера, с вами - вот именно с вами - подумайте только! И потому, когда вечерами доктор Войчек приходил к канонику и они садились за домино, каноник всякий раз спрашивал робко:
- А все-таки... все-таки, может быть, вы что-нибудь нашли в своих книгах? Может быть, такие случаи бывали - хотя бы в древности?
Доктор Войчек щурил свои зеленые козьи глаза, рот его полз, пугая улыбкой Симплиция. Так минуту, две. Затем Войчек крутил по привычке на лбу свои рыжие волосы - вот справа и слева торчат уже рыжие рожки - Войчек разводил руками:
- Нет. Ничего не поделаешь, дорогой мой: чудо. Я бы и сам хотел - не меньше, чем вы, - чтобы это как-нибудь все... Но как же, если я своими глазами видел - больше: осязал вот этими самыми руками... Да что там! Н-ну, а как ваш...
Каноник Симплиций знал - о чем дальше, секунду он был дичью на вертеле над медленным огнем - доктор медленно закуривал папиросу.
- ...как же ваш архиепископ? Здоров?
- Благодарю вас, благодарю вас. Я был у него вчера - он чувствует себя прекрасно.
Об особом благоволении к канонику архиепископа Бенедикта знали многие, и никто этому не удивлялся: чье сердце не раскрылось бы настежь, если бы туда постучались глаза каноника Симплиция - эти два младенца, удивленно засунувшие в рот свои пальчики? Или нет - может быть, даже не это: может быть, главное - ямочки у каноника на щеках, да, наверное так. А архиепископ Бенедикт... что ж: в конце концов, и он - человек.
Очень серьезно, разве только чуть пошевеливая рогатой улыбкой, доктор Войчек говорил:
- Дорогой мой, если вас смущает мысль о будущей жизни, о возмездии и о прочем - что понятно, - то я могу вас успокоить: это будет, во всяком случае, не скоро. Есть вернейший способ продлить жизнь до любого срока.
- То есть как?
- А так. Вы помните: архиепископ рассказывал, что когда он приехал в Рим - ему пришлось перевести стрелки на своем брегете больше чем на час назад - лишний час жизни, понимаете? Если вы приедете в Лондон - вы прибавите к жизни уже два часа, в Нью-Йорк - целых шесть часов, и так далее. Словом, если вы будете все время ехать отсюда к западу, вы будете прибавлять к своей жизни дни, недели, годы - вообще сколько захотите. Вернейший способ!
Ямочки; младенцы, удивленно засунувшие розовые пальчики в рот. Да, странно, но как будто - так. Цифры: что же тут скажешь. А главное, каноник Симплиций уже привык к этому: каждый вечер, уходя, доктор Войчек оставлял в голове у каноника такой вот гвоздь, каноник ворочался в постели, думал, думал, поворачивал гвоздь и этак и так: нет, Войчек - прав, Войчек - ума необычайного. И конечно, к кому же, как не к доктору Войчеку, было обратиться, когда с каноником началось это.
Началось это первого августа, во время мессы, в день верш апостола Петра. За неделю до того каноник был у архиепископа Бенедикта. Только что вернувшийся из Рима архиепископ был особенно ласков: угощал колючим асти, медленным, густым напитком братьев бенедиктинцев, розовой, как младенец, римской лангустой. Обо всем этом и о многом другом каноник рассказывал потом доктору Войчеку, ничего не скрывая - как на исповеди, хотя, может быть, происходившее в этот вечер у архиепископа никакого отношения ко всему дальнейшему не имело. Во всяком случае, в день вериг апостола Петра во время мессы каноник Симплиций в первый раз почувствовал, что он, кажется, болен: кружится голова, в животе какая-то тяжесть.
... - он увидел, что какой-то женщине дурно, ее ведут к дверям. И в ту же секунду у него самого каменный пол под ногами стал мягкий, ватный, орган - где-то за тысячу верст, в глазах - паутина. Только до крови закусив себе губы, каноник удержался от того, чтобы не упасть, как эта женщина, и довел до конца мессу.
* * *
Как янтарные четки - дни: одинаковые, прозрачные, желтые. И четки из холодного осеннего хрусталя, четки из снежно-белой слоновой кости. Все та же тяжесть - теперь уже привычная, и внутри - легкая, пожалуй, даже приятная боль. В остальном каноник был здоров, ему говорили даже, что он полнеет.
Однажды вечером, за домино, доктор Войчек пристальней, чем всегда, вщурился в каноника своими зелеными козьими глазами:
- А знаете, дорогой мой, мне не нравится ваш вид. Вы бледны. В чем дело?
Каноник рассказал - о мессе, о том, как ему стало дурно, об этой боли в животе.
- Разденьтесь-ка. Да раздевайтесь же, говорю вам! Подумаешь, целомудрие! Небось, когда ваш архиепископ...
- Нет, нет - я сейчас, сию минуту.
И - тело: в спальнях у женщин такие бывают кресла, обитые розовым шелком, с теплыми ямочками, складочками, живые - может быть, иногда даже заменяющие своих хозяек. Доктор Войчек острее закрутил свои рыжие рожки, пополз к ушам улыбкой. Но через минуту - серьезен, нагнулся, приложил ухо к обитому розовым шелком телу, пощупал живот.
- Та-ак... Слушайте: чего ж вы до сих пор молчали?
- Да я как-то... Мне говорили, что я даже пополнел. А что?
- А то: придется вас резать.
Ямочки; младенцы, испуганно засунувшие пальчики в рот.
- Но почему же? Что у меня такое... ради девы Марии!
- Боюсь, что... Впрочем, вот взрежем - тогда скажу.
- Нет, доктор: что-нибудь серьезное?
... Вот что: это у вас давно?
Каноник вспомнил: да, с августа - день вериг апостола Петра - архиепископ Бенедикт вернулся из Рима - ну и... вот тогда же, вскоре.
Доктор Войчек чуть-чуть шевельнул рожками, улыбкой.
- Так, так... Ну что ж? - сегодня у нас понедельник? - в среду приезжайте ко мне в госпиталь.
И вот - среда, та самая Пепельная Среда, постом на первой неделе, когда все это произошло. Февральский день, в еще зимнем небе - яркие синие окна, ветер, все летит. Комната - тихая, с жутко-белыми стенами, дверями, скамьями - как будто уже не здесь, на земле, где все пестро, шумно, где всегда перепутано черное и белое. В белой комнате каноник Симплиций, замирая, ждал - рядом с какой-то женщиной, похожей на паука: огромный под серым ситцем живот - и кругом живота все остальное - руки, ноги, голова, белые глазки.
Долго сидели молча, каждый о своем. Потом женщина-паук выпростала из живота ногу, каноник увидел расплющенный ботинок, мотается ушко. Женщина туго, кругло вздохнула животом, на живот, как на что-то ей постороннее - как на стол - положила одну из многочисленных рук.
- Вот, рожаю третий раз - и каждый раз режут... Матерь божия! Зарежут - как без меня будут Стась, и Янек, и Франц? А вы - тоже к доктору?
- Да, я тоже к доктору Войчеку.
- Вам - что! А я как подумаю: самой старшей - восемь лет... Хорошо еще, у пана доктора милостивое сердце, не берет с меня денег.
Кто знает: может, скоро канонику Симплицию вместе с этой женщиной сидеть уже не здесь, в белой комнате, а в каких-то иных огромных и тихих покоях, там ждать часа, еще более страшного - и хорошо, если тогда женщина скажет о нем доброе слово... Каноник Симплиций вынул кошелек, высыпал все, что там было, и отдал женщине. И в тот самый момент, когда она засовывала все это в свой огромный, тугой живот, - вошел доктор Войчек, прищурился, пополз на каноника, пугая улыбкой.
- Что, запасаетесь в дорогу добрыми делами? Считаете грехи? Ничего, ничего, дорогой мой: через три недели вы уже опять можете идти к епископу есть лангусты. Ну...
Дальше - белизна, сталь, стол, дрожь. Издалека с земли - огромный голос доктора Войчека:
- Считайте вслух: раз-два-три... Ну? Слышите? И нет уже языка, тела - нет ничего, конец...
* * *
приколота записка, а в одной из белых комнат кричал красный ребенок с громадным, мудрым лбом.
Каноник Симплиций расклеил веки: над ним - рожки, прищуренные козьи глаза, но все же этот демон - несомненно, доктор Войчек, и каноник - явно еще здесь, на земле...
- А она - та женщина, с которой мы вместе... - больше у каноника не было голоса, не было сил, но доктор Войчек понял, закрутил свои рожки так, что самому стало больно.
- Вам, дорогой мой, повезло больше, чем ей: она уже докладывает, кому следует, о ваших добрых делах.
И тотчас же сзади каноника - какой-то жалобный, странный писк. Каноник хотел повернуться, доктор Войчек сердито крикнул:
- Да вы с ума сошли! Лежите! - шагнул куда-то и через минуту вышел на белую середину с подобравшим ноги к животу, скорченным младенцем - у младенца был громадный лоб.
Каноник Симплиций - на доктора Войчека, на младенца - все круглее, все шире.
- Это... это зачем... откуда?
Доктор Войчек долго молчал, вщуриваясь своими козьими глазами в каноника Симплиция - все глубже, на самое дно. Вдруг пополз улыбкой, пугая, - чему он улыбался, неизвестно. И наконец сказал - очень серьезно:
- Все равно - раньше или позже придется: уж лучше сейчас. Этот ребенок - ваш.
Застывшие ямочки; младенцы с испуганно раскрытым ртом.
- Вы хотите сказать... То есть как - мой?
- Так - ваш.
- Но ведь я же... пресвятая дева! - ведь я же все-таки мужчина!
- Дорогой мой, я знаю это не хуже, чем вы, - и тем не менее... Вы же понимаете: мне, врачу, поверить в чудо - а я не могу это назвать иначе, как чудом - гораздо труднее, чем вам, священнику, и все же я - ничего не поделаешь! - верю. Примите это как испытание - и как особую милость к вам неба.
- Но, доктор, ведь это же...
- А воскрешение мертвых - вероятно? Или вы скажете, что не верите в это?
- Нет, нет - я верю... Но почему именно я, - я?
- Быть может, в наказание за какие-нибудь ваши грехи - откуда я знаю? Может быть, потому, что небо избирает своим орудием простые сердца, а вы, к счастью, просты сердцем - как младенец. Ну, успокойтесь, успокойтесь, вам вредно... Это - сын, мальчик.
Что ж иного оставалось канонику Симплицию, когда даже доктор Войчек - сам Войчек! - поверил в чудо? Каноник принял это и нес так же покорно, как апостол Петр свои вериги. Ему казалось даже, что он знает, за что небо так наказало и наградило его. Только иногда вечерами, когда они садились с доктором за домино, каноник спрашивал робко:
- А все-таки... все-таки, может быть, вы что-нибудь нашли в своих книгах?
Но ответ всегда был один и тот же:
- Нет. Ничего не поделаешь, дорогой мой: чудо.
каноника росла, и рос мальчик Феликс. Когда Феликс называл каноника "папой", каноник становился нежно, шелково-розовым.
- Не называй меня так, Феликс. Я не папа тебе.
Мальчик морщил свой большой, умный лоб, молчал, спрашивал:
- А мама? Кто моя мама?
Каноник - еще шелковей, розовее:
Этот день, по воле судьбы, был тоже в феврале, как и та самая Пепельная Среда, и такие же облака, ветер, в зимнем еще небе - ярко-синие окна. На стенке перед каноником медленно и невероятно быстро летел темный крест - тень от рамы. Ухватившись крепко за этот крест, каноник Симплиций стиснул зубы и кивнул Феликсу:
- Теперь, Феликс... Нет, доктор, не уходите: все равно, вы знаете это, и вы подтвердите ему, что это было именно так. Ты, вероятно, думал, Феликс, что я - твой отец. Так вот: я - твоя мать, а твой отец - покойный архиепископ Бенедикт.
Каноник последний раз увидел: огромный, как у архиепископа, лоб Феликса, рыжие рожки доктора, что-то светлое - как слезы - в его козьих глазах, и, как это ни странно, канонику показалось, что доктор Войчек сквозь слезы смеется. Впрочем, все это смутно, издали, сквозь сон: младенец уже засыпал.
1924
Впервые - Новая PoccHHi 1926. No 1. С. 57-62.
Печатается по: Собрание сочинений. Т. 4. М.: Федерация, 1929.