4. ВЫСШАЯ ПОРОДА ИНТЕЛЛЕКТА
Контора адвоката О'Келли помещалась во втором этаже старого дома. В толстой каменной стене -- окованная дверь с молотком, темная каменная лестничка наверх и одна ступенька вниз, наружу, в переулок Сапожника Джона. Переулок -- узкое ущелье меж домов -- только двум разойтись, и синяя полоска неба между стен вверху. В старом доме жил когда-то свободолюбивый Сапожник Джон, упрямо державшийся Лютеровой ереси и за это сожженный. Теперь сюда пришел работать мистер Кембл.
В первой комнатке стучали на ундервудах четыре барышни, О'Келли подвел Кембла к первой -- и представил:
-- Моя жена Сесили, она же Барашек.
С льняными волосами, с крошечным ротиком -- она была, правда, как пасхальный барашек, перевязанный ленточкой. Кембл осторожно пожал ей руку.
Затем О'Келли познакомил с тремя остальными и о каждой сказал одинаково кратко-серьезно:
-- Моя жена. Моя жена. Моя жена.
Кембл остановился с протянутой рукой, страдальчески наморщил лоб, и было слышно, как пыхтит тяжелый грузовик, не в силах стронуться с места. Моя жена -- моя жена -- моя жена... Посмотрел на О'Келли: нет, О'Келли был совершенно серьезен.
-- Послушайте, да разве вы не знали: ведь я же -- магометанин,-- пришел на помощь О'Келли.
Кембл облегченно расправил лоб: теперь налицо были и малая, и большая посылка -- полный силлогизм. Все становилось квадратно-просто.
-- О, я всегда относился с уважением ко всякой установленной религии,-- серьезно начал Кембл. -- Всякая установленная религия...
О'Келли, красный, с минуту молча наливался смехом, потом лопнул, а за ним -- все его четыре жены.
-- Слушайте, Кембл... Ой, не могу! Да вы какой-то... Ох, Господи, надо же: он, ей-Богу, поверил! Ну-у, голубчик, я-то вас живо выучу слушать вранье...
-- Вранье? -- Кембл сбился безнадежно. -- Вранье? -- это было непонятное, ни в шутку, ни вправду -- просто, вообще непонятное, ну как может быть непонятна, непредставима бесконечность вселенной. Кембл стоял убитый, столбяные ноги -- расставлены.
-- Послушайте, Кембл, будем же серьезны... -- О'Келли стал серьезен, как всегда, если говорил несерьезно. -- Не забывайте, что мы -- высшая порода интеллекта -- адвокаты, и поэтому -- наша привилегия: лгать. Ясно же как день: животные -- представления не имеют о лжи; если вы попадете к каким-нибудь диким островитянам, то они тоже будут говорить только правду, пока не познают европейской культуры. Ergo: не есть ли это признак...
Все это было совершенно так. Но Кембл непреложно, квадратно был уверен, что это не должно бытъ верно, и потому в голове была сущая толчея. И он уже не слышал слов О'Келли, а только безнадежно огребал рукой лоб: так медведь огребает облепивших пчел...
В приемной ожидала адвоката какая-то молодая леди, подстриженная по-мальчишечьи, курила папиросу.
-- А-а, Диди! Вы, деточка, здесь давно? Миссис Диди Ллойд, наша клиентка. Развод... -- Адвокат обернулся к Кемблу, увидел его соображающий лоб -- и опять понесся. -- Я ей говорил: вступить сперва в пробный брак, но она непослушница... Не слыхали о пробном браке? Ну как же, ну как же: билль прошел в парламенте тридцать первого... ну да, тридцать первого марта.
Миссис Диди Ллойд смешливая -- у ней дрожали губы, Кембл опять сбивался -- верить или не верить, а О'Келли уже раскладывал перед ним бумаги.
Кембл поклонился очень официально: мальчишеские повадки и папироса миссис Диди Ллойд и нога на ногу -- были не в его вкусе. Он уселся за бумаги, а О'Келли расхаживал сзади, обсыпал пеплом жилет и вслушивался.
Бумага -- это определенно. Туман в голове Кембла разбредался, по наезженному шоссе грузовик тащил кладь уверенно и быстро. О'Келли сиял и хлопал по плечу Кембла:
-- Да вы молодчина! Я так и знал... Ломовичище вы эдакий...
Проходили клиенты. О'Келли уже позевывал: пора бы и обедать.
-- Ну, что ж: в ресторан? А оттуда -- в театр? Нельзя? Ну, да полно...
Дома к обеду ждала леди Кембл. Но у О'Келли, как всегда, нашлись какие-то вывороченные и неожиданные доводы, выходило, что иначе нельзя -- и Кембл послушно шел.
После бутылки романеи, в театре чувствовалось Кемблу: он очень высокий -- выше всех -- и легкий. Так редко чувствовал себя легким -- очень это удобно и смешно -- и всему на сцене покатывался, как пятилетний...
Впрочем, и все так же радостно смотрели и так же пятилетне смеялись. Было очень забавно: господин с приклеенным носом и толстая бабища танцевали тустеп, затем поссорились из-за найденного шиллинга, и господин с носом бил бабищу по щекам, а в оркестре бил барабан в такт. Потом девица, освещаемая попеременно зеленым и малиновым светом, играла на скрипке Моцарта. Потом какая-то в черном, тонкая, медленно плыла -- танцевала в полумраке..
Один поворот -- и Кемблу почудилось: узнал тонкое мальчишеское тело, подстриженные кудри... нет, не может быть! Но она уже была за экраном -- экран ярко освещен -- и ее тень постепенно сбрасывала с себя все, привычно -- неспешно, чулки, подвязки, трико: был ее следующий танец -- в красном.
-- Миссис Диди Ллойд? -- не отрываясь от экрана, спросил Кембл.
-- Миссис... -- передразнил О'Келли. -- Ну, да конечно же -- Диди.
О'Келли с любопытством, искоса, поглядывал на устремленного вперед Кембла: вот сейчас сдвинется грузовик-трактор и попрет, все прямо, через что попало...
Диди кончила красный танец -- Кембл перевел, наконец, дух, и это вышло у него так шумно, из глубины, что сам испугался и огляделся кругом. Из ложи справа в темноте что-то на него блеснуло.
-- Ну что, дружочек, понравилось, кажется? -- ухмыльнулся О'Келли.
Было неловко, что теперь она -- одетая, и потом показалось: слишком громко смеется. Кембл отодвинулся, выставив подбородок -- уселся прямой, непреложный, и упрямо слушал концерт на странном инструменте: одна струна, натянутая на швабре.
Зажгли полный свет. Диди повернулась к Кемблу:
-- Послушайте, Кембл, правду говорит О'Келли, что вы никогда -- что вы никогда... -- взяла Кембла за руку и маленьким золотым карандашиком стала ему что-то писать на манжете.
"Что, если б моя мать..." -- вспомнились Кемблу тончайшие извивающиеся губы, и он опять огляделся кругом, как будто леди Кембл могла быть здесь.
Дьюли не кланялась. Нет, очевидно, она не видала.