13. ТУМАННЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Диди опять обещалась зайти к мистеру О'Келли после театра, и О'Келли бегал по цветочным магазинам, разыскивая Easter lilies: Диди их так любила. Странный, фарфорово-белый цветок, из одного громадного, небрежно свернутого лепестка, и высунуто жало-тычинка с сухим, сладким, ленивым запахом. В асимметрии цветка и в противоречии фарфоровой белизны и запаха -- было что-то раздражающее, как в о'келлиевской манере говорить. Словом -- Easter lilies нравились Диди, и надо было их во что бы то ни стало достать. Сезон их уже проходил. И только на Кингс-стрит О'Келли посчастливилось найти последние, уже слегка увядающие, из пожелтевшего старого фарфора.
Со свертком под мышкой, насвистывая, выбежал О'Келли из магазина. Мысли весело пенились шампанским, и из искристой пены, как Венера, выходила Диди в черной пижаме.
"Впрочем, нынешняя Венера такой и должна быть: в пижаме. Нагота -- слишком уж добродетельна..." -- насвистывая, размышлял О'Келли.
-- Добрый вечер, дорогой мистер О'Келли! Не правда ли, прекрасная погода?
О'Келли споткнулся: перед ним сияли золотые зубы викария Дьюли.
-- Вы, вероятно, к себе -- в контору? -- чуть приметно улыбнулся Дьюли.
-- То есть... почему в контору? -- О'Келли немного смутился: никто не знал о том, что делалось по вечерам в конторе, и это было очень странно, что Дьюли... -- Я не настолько ослино трудолюбив, чтобы работать еще и по вечерам... -- непринужденно засмеялся О'Келли.
-- А-а, так-так. Так значит... -- Дьюли поднял тарелкообразную, пасторскую шляпу. И О'Келли снова весело покатился, придерживая под мышкой сверток с цветами.
Когда О'Келли свернул на Гай-стрит, уже темнело. В бесчисленных ущельях узких переулков между старыми домами -- зажигались, покачивались фонари. С реки плыл туман, все теряло свой ежедневный облик, и легче было жить -- легче было обмануться. В кузнице лязгало железо, фонари красновато дымились -- и можно было поверить, что внизу, у реки, собираются около костра латники Оливера Кромвеля. И что эта черная фигура -- прекрасный и несчастный Риччио, пробирающийся к Марии Стюарт... О'Келли задумался, стоял, засунув руки в карманы.
Но Риччио обернулся -- и О'Келли показалось: на нем плоская священническая шляпа. Что за странная встреча -- или это все туман? О'Келли прильнул к витрине антикварного магазина и усиленно стал рассматривать позеленелый медный дверной молоток -- уродливую собаче-человеческую голову. Потом осторожно перебежал на другую сторону и пошел следом за Риччио.
Да, это он: дощатая фигура, аккуратно сложенные позади руки -- и пальцы, что-то отсчитывающие. Это был Дьюли, и переулок Сапожника Джона -- пожалуй, довольно странное место для прогулок господина викария...
О'Келли нырнул в ближайший из проходов, сбежал к реке -- по темному ущелью между высоких стен, и потом закоулками выбрался опять на Кингс-стрит.
Когда, прокружившись по улицам с час, О'Келли снова очутился против переулка Сапожника Джона -- туман уже осел, и было ясно видно: нет никого. Через боковую, окованную железом дверь О'Келли вошел в дом.
При конторе О'Келли была маленькая сводчатая комнатка, окном в переулок, окно старое, узкое -- бойница с решеткой. Теперь эту комнатку не узнать было: старые, выцветшие гобелены по стенам, два железных узорчатокованых фонаря -- от антиквара напротив; очень низенький -- на четверть от полу -- турецкий диван во всю стену. И переливающиеся, неуловимые огоньки в камине, и Диди у огня -- в своей черной пижаме, такая уютная.
Так вот лежать -- прикованной к золотой игре огня, прихлебывать золотое, колючее вино и слушать -- не слушать колючие слова О'Келли.
--... Девочка моя, я именно этого и хочу, чтобы, поселившись с утюгами и Кемблом -- вы стали несчастны. Счастье -- одно из наиболее жирообразующих обстоятельств, а вам идет быть именно такою, тоненьким, стриженым девочко-мальчиком...
Рука О'Келли касалась так нежно, и откуда-то издали, устало видела Диди причудливо-противоречивые Easter lilies и слышала свой голос:
-- Но это так жестоко -- обманывать Кембла. Он -- большое дитя.
-- Жестоко? -- засмеялся О'Келли. -- Жестоко -- детям говорить правду. Если что меня убеждает в милосердии Божием -- так это именно дарованная Богом ложь, именно то, что...
О'Келли не кончил: показалось -- скрежетал замок в боковой двери, в переулке Сапожника Джона, а потом чьи-то шаги по каменной лестнице. Впрочем, О'Келли хорошо помнил, что дверь он запер на ключ: просто в старом доме бродила тень Сапожника Джона.
--... Я не удивлюсь, если добрый Джон заявится сюда... -- потянулся О'Келли. -- Сегодня от тумана все так фантастично...
Диди ушла в театр и сказала Кемблу, что из театра ей надо кой-куда зайти. Кембл сидел один, не зажигая огня. За окном чокали капли, отчетливо и правильно, как часы. Когда совсем смерклось -- пришла старушка Тэйлор и принесла письмо от леди Кембл: леди Кембл просила сына непременно прийти сегодня вечером. Явно, это было, наконец, давно жданное примирение. Все складывалось как нельзя лучше. Кембл мигом оделся и пошел.
Очевидно -- ратификацию мирного договора леди Кембл хотела обставить очень торжественно: столовая была ярко освещена, и вокруг стола Кембл увидел миссис Дьюли, потиравшего руки викария и футбольноголового Мак-Интоша. Кембл радостно подошел к леди Кембл, но невидимая узда вздернула ее голову еще выше, она сделала величественный жест рукой -- и сурово показала Кемблу на стул:
-- Садитесь... -- помолчала и подняла глаза к портрету сэра Гарольда в парике и мантии. -- Боже мой, что сказал бы ваш покойный отец, сэр Гарольд...
Больше она говорить не могла: за нее говорил викарий -- и кому же, как не ему, сказать все, как надо?
-- Дорогой мистер Кембл! Мы пригласили вас сюда -- потому что мы любим вас, ибо Христос заповедал любить и грешников. Мы вынуждены прибегнуть к крайним мерам для того, чтобы вернуть вас на правильный путь, И вы последуете сейчас за мной и мистером Мак-Интош... -- и заметив, что Кембл хочет возражать, викарий добавил: -- хотя бы ради вашей матери -- взгляните на нее.
Леди Кембл молитвенно смотрела на портрет покойного сэра Гарольда, из глаз ее показались две скудные слезы -- это было наибольшее, что она могла себе позволить, не нарушая приличий. Рядом сидела и дрожала в лихорадке миссис Дьюли, не поднимая глаз.
Кембл спокойно сказал:
Улицы были пустые. Ветер опять дул с реки, нагонял туман, окутывал крыши -- и стены уходили вверх, в самое небо. Шли молча в ущелье из стен. Понемногу Кембл понял, что идут к конторе О'Келли. Ущелье все сдвигалось и давило, и ничего во всем мире не было, кроме стен до самого неба, и никуда нельзя было вырваться из стен: все идти, идти между стен -- как во сне. И как во сне, не зная, знал Кембл, что ждет в конце пути.
В переулке Сапожника Джона, у окованной двери остановились. Наверху сквозь узенькую бойницу светил огонь.
-- Ну-с? -- торжествующе потирая руки, взглянул викарий на Кембла.
Как слепой ткнулся Кембл в окованную дверь.
-- О, не беспокойтесь, мы припасли ключ... -- выскочила из тумана футбольная голова. Ключ был громадный, неуклюжий. -- Вот французские ключи -- это действительно культура, французского не подобрать... -- добавил Мак-Интош.
секунда тишины -- и Кембл уже громыхал обратно, не разбирая дороги, с грохотом промчался мимо викария куда-то вниз, как огромный взбесившийся грузовик без руля.