16. ТОРЖЕСТВУЮЩЕЕ СОЛНЦЕ
Было назначено в половине десятого -- и совершенно правильно: всякий культурный человек должен иметь время побриться и позавтракать, и в том, что назначено было в половине десятого, только сказывалось уважение одного культурного человека к другому -- хотя бы и преступному.
Солнце было очень яркое. Солнце торжествовало -- это было ясно для всякого, и вопрос был только в том, торжествовало ли оно победу правосудия -- и, стало быть, культуры -- или же...
Серо-белая чешуя тревожно шуршала и переливалась:
-- Послушайте, господа, ничего еще не известно?
Нет, вчера ничего не получено, но, может быть,-- сегодня утром... В конце концов все решит последний момент: зазвонит или не зазвонит в половине десятого тюремный колокол?
В тюрьму пробирался аккуратно выбритый розовый старичок, из тех, что имеют вид вкусный, как сдобные, хорошо подрумяненные пирожки.
Старичок постучал, обитая железом дверь в тюремной стене перед ним открылась.
Миссис Дьюли обернулась к викарию, она дышала коротко, часто
-- Кто... кто это? Кто туда сейчас вошел?
-- Ах, этот? Это, дорогая,мастер.
Миссис Дьюли схватила викария за руки выше локтя, вцепилась в него изо всех сил:
-- Вы... вы хотите сказать, что это тот, кто будет должен...
Викарий стряхнул ее руки:
-- На вас сссмотрят. Я ничего не хочу сссказать. Вы не умеете владеть сссобой...
Миссис Дьюли замолкла... Возле нее сверкнули чьи-то часы:
-- Без двух минут половина десятого.
Без двух минут... Чешуя напряглась, замерла, не шевелилась. Бифштексно-румяные посетители боксов и скачек не отрывались от часов. Равнодушно блестели медные трубы Армии Спасения. Румяное, упитанное, торжествующее выкатывалось солнце. Иней на крыше таял, и тикала капель -- как часы, отчетливо отбивала секунды -- до половины десятого.
И вот капнуло еще, и последняя капля: половина. Напряженная, стеклянная секунда -- и... ничего: колокол молчал.
Сразу зашевелилась чешуя, заурчала, и все громче. Все были оскорблены: и любители бокса и скачек, и сторонники культуры.
Кипели и переливались. Вымахивали руки. Зловеще свивались и развивались кольца, и все еще чего-то ждали, не расходились.
Миссис Дьюли -- без пенсне, в сбившейся набок шляпе -- опять схватила за руку викария.
-- Вы... вы... вы понимаете? Ведь, значит, он значит, его не... Вы понимаете?
Викарий Дьюли не слышал, он смотрел на часы было уже без двадцати десять.
Миссис Дьюли закричала странным, неджесмондским голосом:
-- Нет, нет, ради Бога, ради Бога! Остановите, оста...
Дальше уж не было слышно: чешуя бешено закрутилась, запестрела платками и криками. Солнце торжествовало, розовое и равнодушное. Трубы Армии Спасения играли тягучий гимн. Облегченно становились на колени: помолиться за душу убийцы.
А затем, когда все стихло, викарий Дьюли произнес речь -- о необходимости проведения в жизнь "Завета Спасения". Все то, что случилось и замутило тихое течение джесмондской жизни -- не было ли, наконец, самым убедительным аргументом? Если бы государство насильно вело слабые души единым путем -- не пришлось бы прибегать к таким печальным, хотя и справедливым мерам... Спасение приходило бы математически неизбежно, понимаете -- математически?
"принудительном спасении" наконец пройдет.
1917