10. ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ УТЮГ
Был уже июнь. Деревья в парках, к сожалению, потеряли свой приличный, подстриженный вид: цвели олеандры, вылезали изо всех сил, как попало, в абсолютном беспорядке. По ночам заливалось птичье, совершенно не считаясь с тем, что в десять часов порядочные люди отходили ко сну. Порядочные люди сердито хлопали окнами и высовывались в белых колпаках.
Впрочем, надо сознаться, анархический элемент был даже и в Джесмонде, и этот элемент -- происходившее одобрял всецело. Умудрялись избегнуть бдительного взора парковых сторожей и после десяти оставались в кустах слушать пение птиц. Кусты интенсивно жили всю ночь, шевелились, шептались, а месяц всю ночь разгуливал над парком с моноклем в глазу и поглядывал вниз с добродушной иронией фарфорового мопса.
Все это производило какую-то странную болезнь: и кусты, и жара, и месяц, и олеандры -- все вместе. Диди капризничала и хотела неизвестно чего, и Кембл терялся.
-- Жарко. Я не могу... -- Диди расстегивала еще одну пуговицу блузы, и перед Кемблом мерно колыхались волны: белые -- батисты, и еще одни -- розовые, и еще одни, шумные и красные -- в голове Кембла.
Кембл старался занять Диди чем-нибудь интересным:
--... Знаете, Диди, на Кинг-стрит в окне я вчера видел электрический утюг. Такая прелесть, и всего десять шиллингов. Я думаю, нам уже можно бы начать обзаведение.
Но Диди даже и на это отзывалась очень вяло. Нет, она, кажется, больна.
Спускала шторы. Ложилась в кровать.
-- Посмотрите, Кембл: у меня жар. Ну вот тут -- ведь правда? Нет, глубже -- сюда... -- клала руку Кембла.
И опять весь Кембл собирался на нескольких квадратных дюймах руки и слышал, издали откуда-то: мерными толчками колыхалась кровь и рвалась наружу, минута еще...
Но у Кембла, слава Богу, руль опять в руках, и он твердо правит к маленькому домику с электрическим утюгом. Кембл вытаскивал руку.
-- Да, кажется, жар. Это -- ничего, просто -- погода...
На камине -- мопс Джонни и в окне -- месяц с моноклем улыбались одинаковой улыбкой. Кембл сердито вставал и повертывал Джонни носом к стене.
-- Нет, уж пожалуйста -- уж пожалуйста... Лучше дайте его мне,-- протягивала руки Диди.
Нырял месяц в легких батистовых облачках, тускнел и сейчас же опять усмехался, и в ответ -- мерцало и менялось каждую секунду лицо Диди, сцеплялись и опять расцеплялись брови, думала, думала... А о чем теперь думать? Все квадратно-твердо впереди: и маленький домик, и сияющий белизною порог, и ваза для воскресных гвоздик -- зеленая или голубая
-- Джонни, миленький мой Джонни,-- обнимала Диди фарфорового мопса. -- Поцелуй меня, Джонни. Так... еще. Еще! Еще!
Целовала мопса, и он становился все теплей, оживал. Душила его своими духами -- сухим от бездождья, сладостно-едким левкоем. Топила насмешливую морду Джонни в белых и розовых волнах и называла его странными именами.
А Кембл сидел молча, упрямо выставлял месяцу каменный подбородок -- и так был похож на портрет покойного сэра Гарольда.
О'Келли теперь редко заходил, но если заходил -- то все такой же: заспанный, расстегнутый, злой и веселый. Кембл серьезно ему рассказывал:
-- А без мебели -- никак нельзя? -- ухмылялся О'Келли.
-- О да, конечно -- нельзя,-- невозмутимо серьезно отвечал Кембл. -- И вовсе нечего смеяться: что тут смешного? Все совершенно логично.
-- Ну, голубчик Кембл, на логике надо ездить умеючи, а то, чего доброго, разнесет.
И Бог знает к чему -- рассказывал О'Келли про свою тетю Иву: на старости лет поперхнулась умом и стала питья бояться -- как бы не выпить какую бациллу. Бациллу не выпила -- а от непитья померла очень скоро.
Понемногу начала прислушиваться Диди, медленно расцеплялись брови, медленно просыпался смешливый паж. Вот подошел О'Келли к камину, взял мопса Джонни.
-- Ну до чего он на меня похож, а? На него глядя -- я мог бы без зеркала бриться.
Брови совсем расцепились -- Диди хохотала
-- Это -- просто гениально, если вы сами придумали Ну, сознайтесь, сами -- или нет? Ну -- сознавайтесь? -- трясла О'Келли, беспомощно болталась его голова, из кармана сыпались свертки.
-- Ага, фисташка? Ага, устрицы? А шампанское есть?
Ну, как же не быть? И на зеленом ковре начинался веселый пикник. О'Келли глотал устриц и закусывал англичанами. Ох, уж эти англичане!
--... Праведны как... как устрицы, и серьезны -- как непромокаемые сапоги. Боже ты мой -- англичане! Я бы всех их -- лимонным соком -- этак, вот этак... Ага, закопошились?
Потихоньку открывалась дверь -- и появлялась Нанси. Она была наполовину ирландка, и поэтому О'Келли приветствовал ее особенно сердечно. А кроме того, она.
Нанси была в одной нежно-розовой рубашке и с мохнатой простыней в руках. С невиннейшим видом она обходила все комнаты и предупреждала:
-- Пожалуйста, не выходите в коридор -- я иду брать ванну...
Это было великолепно, смеялся даже Кембл. А он смеялся по-особенному уже все перестали, и только он один вспомнит и опять зальется -- раскатился тяжелый грузовик -- не остановить никак.
Завернувшись в простыню, Нанси милостиво соглашалась до своей ванны принять участие в пикнике. Пенился и переливался через край О'Келли. Трясла Диди подстриженными кудряшками -- проказливый девочко-мальчик, вытягивала губы, представляла, как викарий Дьюли поцеловал мопса.
И опять -- все уже забыли, замолкли, а Кембл -- вспомнит и засмеется. И уже один в своей комнате, все разошлись -- а он опять вспомнит и засмеется.
Все тихо. Душная ночь, нечем дышать, накрыла с головой -- как стеганым одеялом. Нет, не уснут. ь
ни домов, ни деревьев, только что-то плоское и гладкое -- как зеркало.
Любовался Кембл и думал:
"И только ведь десять шиллингов!.."