• Приглашаем посетить наш сайт
    Литература (lit-info.ru)
  • На куличках
    7. Человечьи кусочки.

    7. Человечьи кусочки.

    Молочко пристал к Андрею Ивановичу, как банный лист.

    -- Нет уж, атанде. Месяц уж, как приехал, и ни разу в собрание не заглянул, -- можете себе представить? Это с вашей стороны свинство. К Шмитам, небось, каждый день шлындаете!

    Андрей Иваныч зарозовел чуть приметно. "Правда, если и сегодня пойти к Шмитам, -- это уж будет окончательно ясно, это значит -- сознаться"... Что -- ясно и в чем -- сознаться, этого Андрей Иваныч еще и себе сказать не насмелился.

    -- Ладно, чорт с вами, иду, -- отмахнулся Андрей Иваныч.

    В раздевальной висело десятка полтора шинелей. Краска еще сырая малость: ноги прилипали к полу, пахло скипидаром. Молочко без отдыха молол что-то над ухом, забивал мусором Андрею Иванычу голову:

    -- Ну, что, каково у нас? А каланча-то наверху! Новенькое, а? Нет, а вот, можете себе представить: слыхал я, будто есть такая несгораемая краска, каково, а? А вы читали, как у французов театр с людьми погорел, а? Сто человек, каково? Я за литературой очень слежу...

    Наверху в зале табашники так натабачили, что хоть топор вешай. И в гомоне, в рыжем тумане -- не люди, а только кусочки человечьи: там -- чья-то лысая, как арбуз, голова; тут в низку, отрезанные облаком, косолапые капитан-Нечесовы ноги поодаль -- букет повисших в воздухе волосатых кулаков.

    Человечьи кусочки плавали, двигались, существовали в рыжем тумане самодовлеюще -- как рыбы в стеклянной клетке какого-то бредового аквариума.

    -- А-а, Половец, давно, брат, пора, давно!

    -- Где пропадал, почему не являлся?

    Кусочки человечьи обступили Андрея Иваныча, загалдели, стиснули. Молочко нырнул в туман -- и пропал. Капитан Нечеса знакомил с какими-то новыми: Нестеров, Иваненко, еще кто-то. Но все казались Андрею Иванычу на один лад: как рыбы в аквариуме.

    Два зеленых стола были раскрыты. Тусменным светом мазали по лицам свечи. Андрей Иваныч просунулся вперед -- поглядеть: как играют тут, на куличках, так же ли яро, как в Тамбове далеком, или уж, может, соскучились, надоело?

    Над столом висела лысая, как арбуз, тускло блестящая голова, и ровными рядами разложены были карты. Арбуз морщил лоб, что-то шептал, тыкал в карты пальцем.

    -- Что это? -- обернулся Андрей Иваныч к капитану Нечесе.

    Нечеса пошмурыгал носом и сказал:

    -- Наука имеет много гитик.

    -- Гитик?

    -- Ну да. Что вы с неба, что ли, свалились? Фокус такой...

    -- Но почему... но почему же никто не играет в карты? Я думал... -- Андрей Иваныч уже робел, видел -- кругом ухмыляются.

    -- Пробовали, брат, пробовали, игрывали... Перестали. Будет.

    -- Да почему?

    -- Да уж очень у нас много, брат, гениев, да, по части карт. Играют уж очень хорошо. Да. Не антиресно...

    Андрей Иваныч сконфузился, будто он в том виноват был, что играют уж очень хорошо, и отошел.

    Часов в одиннадцать всей ордой двинулись ужинать. И следом из карточной переплыл в столовую табачный дым, и опять засновали в рыжих облаках самодовлеющие человечьи кусочки: головы, руки, носы...

    В столовой увидали печально-длинный и свернутый совершенно противозаконно в сторону нос поручика Тихменя. Развеселились.

    -- А-а, Тихмень! Ну, как Петяшка?

    -- Зубки-то режутся? Хлопот-то, небось, тебе, а?

    Капитан Нечеса блаженно улыбался и ничего теперь на свете не слыхал: наливал себе зубровки. Тихмень серьезно и озабоченно ответил:

    -- Мальчишка плохенький, боюсь -- трудно будет с зубами.

    Залп хохота, развеселого, из самых что ни на есть утроб.

    Тихмень сообразил, устало махнул рукой, сел за стол рядом с Андреем Иванычем.

    На конце стола, за хозяина, сидел Шмит. Он и сидя был выше всех.

    Шмит позвонил. Подскочил бойкий, хитроглазый солдат с заплаткой на колене.

    "Должно быть, ворует"... -- почему-то подумал Андрей Иваныч, глядя на заплатку.

    Через минуту солдат с заплаткой принес на подносе огромный зеленого стекла японский стакан. Все заорали, захохотали:

    -- А-а, Половца крестить! Так его, Шмит!

    -- Морского зверя-китовраса!

    -- Это, брат, китоврас называется: ну-ка?

    Андрей Иваныч выпил жестокую смесь из полыни и хины, вытаращил глаза, задохся -- не передохнуть -- не мог. Кто-то подставил стул, и о вновь окрещенном забыли, или это он был без памяти...

    -- Это не шутка. Если б я знал... Это не шутка... Если б я знал наверно... Если б я...

    Медленно, трудно понял Андрей Иваныч: это Тихмень. Спросил:

    -- Что? Если б что знал?

    --... Знал бы наверное: мой Петяшка или не мой?

    "Он пьян, да. А я не"...

    Но на этом месте сбил Андрея Иваныча смех и рев. Хохотали, ложились на стол, помирали со смеху. Кто-то повторял последнюю -- под занавес -- фразу скоромного анекдота.

    Теперь стал рассказывать Молочко... рассказывали, должно быть, уж давно. Молочко раскраснелся, смаковал, так и висели в воздухе увесистые российские слова.

    Вдруг с конца стола Шмит крикнул резко и твердо:

    -- Заткнись, дурак, больше не смей! Не позволю.

    Молочко дернулся-было со стула вскочил -- и сел. Сказал неуверенно:

    -- Сам заткнись.

    Замолчал. И все примолкли. Качались, мигали в тумане человечьи кусочки: красные лица, носы, остеклевшие глаза.

    Кто-то запел, потихоньку, хрипло, завыл, как пес на тоскливое серебро месяца. Подхватили в одном конце стола и в другом, затянули тягуче, подняв головы кверху. И вот уже все заунывно, в один голос, воют по-волчьи:

    У попа была собака,
    Он ее любил.
    Раз собака с'ела рака
    Поп ее убил.
    Закопал свою собаку,
    Камень привалил.
    И на камне написал:

    Он ее любил.
    Раз собака с'ела рака...

    Часы пробили десять. Заколдовал бессмысленный, как их жизнь, бесконечный круг слов, все выли и выли, поднявши головы. Пригорюнились, вспомнили о чем-то. О чем?

    -- Б-бум: половина одиннадцатого. И вдруг почуял Андрей Иваныч с ужасом, что и ему до смерти хочется запеть, завыть, как и все. Сейчас он, Андрей Иваныч, запоет, сейчас запоет -- и тогда...

    "Что ж это, я с ума... мы с ума все сошли?"

    Стали волосы дыбом.
    ... Поп ее убил,
    Закопал свою собаку...
    И на камне написал:
    У попа была собака...

    И запел бы, завыл Андрей Иваныч, но сидевший справа Тихмень медленно сполз под стол, обхватил Андрея Иваныча за ноги и тихо, -- может, один Андрей Иваныч и слышал, -- жалобно заскулил:

    -- Ах, Петяшка мой, ах, Петяшка...

    Андрей Иваныч вскочил, в страхе выдернул ноги. Побежал туда, где сидел Шмит. Шмит не пел. Глаза суровые, трезвые. "Вот он, один он может спасти"...

    -- Шмит, проводите меня, мне нехорошо, зачем поют?

    Шмит усмехнулся, встал. Пол заскрипел под ним. Вышли.

    Шмит сказал.

    -- Эх вы! -- и крепко сжал Андрею Иванычу руку.

    ... "Вот хорошо, крепко. Значит, он еще меня"...

    Все крепче, все больнее. "Крикнуть? Нет"... Хрустнули кости, боль адская.

    "И Шмит, и Шмит сумасшедший?"

    Раздел сайта: