• Приглашаем посетить наш сайт
    Херасков (heraskov.lit-info.ru)
  • Роман "Мы"
    Запись 31-я

    Запись: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
    14 15 16 17 18 19 20 21 22
    23 24 25 26 27 28 29 30 31
    32 33 34 35 36 37 38 39 40
    Комментарии

    Запись 31-я

    Конспект: Великая операция. Я простил все. Столкновение поездов

    Спасены! В самый последний момент, когда уже казалось -- не за что ухватиться, казалось -- уже все кончено...

    Так: будто вы по ступеням уже поднялись к грозной Машине Благодетеля, и с тяжким лязгом уже накрыл вас стеклянный колпак, и вы в последний раз в жизни -- скорее -- глотаете глазами синее небо...

    И вдруг: все это -- только "сон". Солнце -- розовое и веселое, и стена -- такая радость погладить рукой холодную стену -- и подушка -- без конца упиваться ямкой от вашей головы на белой подушке...

    Вот приблизительно то, что пережил я, когда сегодня утром прочитал Государственную Газету. Был страшный сон, и он кончился. А я, малодушный, я, неверующий, -- я думал уже о своевольной смерти. Мне стыдно сейчас читать последние, написанные вчера, строки. Но все равно: пусть, пусть они останутся, как память о том невероятном, что могло быть -- и чего уже не будет... да, не будет!..

    На первой странице Государственной Газеты сияло:

    "Радуйтесь,

    ибо отныне вы -- совершенны! До сего дня ваши же детища, механизмы -- были совершеннее вас.

    Чем?

    Каждая искра динамо -- искра чистейшего разума; каждый ход поршня -- непорочный силлогизм. Но разве не тот же безошибочный разум и в вас?

    Философия у кранов, прессов и насосов -- законченна и ясна, как циркульный круг. Но разве ваша философия менее циркульна?

    Красота механизма -- в неуклонном и точном, как маятник, ритме. Но разве вы, с детства вскормленные системой Тэйлора, -- не стали маятниково-точны?

    И только одно:

    у механизмов нет фантазии.

    Вы видели когда-нибудь, чтобы во время работы на физиономии у насосного цилиндра -- расплывалась далекая, бессмысленно-мечтательная улыбка? Вы слышали когда-нибудь, чтобы краны по ночам, в часы, назначенные для отдыха, беспокойно ворочались, вздыхали?

    Нет!

    А у вас -- краснейте! -- Хранители все чаще видят эти улыбки и вздохи. И -- прячьте глаза -- историки Единого Государства просят отставки, чтобы не записывать постыдных событий.

    Но это не ваша вина -- вы больны. Имя этой болезни:

    фантазия.

    "дальше" начиналось там, где кончается счастье. Это -- последняя баррикада на пути к счастью.

    И радуйтесь: она уже взорвана.

    Путь свободен.

    Последнее открытие Государственной Науки: центр фантазии -- жалкий мозговой узелок в области Варолиева моста. Трехкратное прижигание этого узелка Х-лучами -- и вы излечены от фантазии --

    навсегда.

    Вы -- совершенны, вы -- машиноравны, путь к стопроцентному счастью -- свободен. Спешите же все -- стар и млад -- спешите подвергнуться Великой Операции. Спешите в аудиториумы, где производится Великая Операция. Да здравствует Великая Операция. Да здравствует Единое Государство, да здравствует Благодетель!"

    ... Вы -- если бы вы читали все это не в моих записях, похожих на какой-то древний, причудливый роман, -- если бы у вас в руках, как у меня, дрожал вот этот еще пахнущий краской газетный лист -- если бы вы знали, как я, что все это самая настоящая реальность, не сегодняшняя, так завтрашняя -- разве не чувствовали бы вы то же самое, что я? Разве -- как у меня сейчас -- не кружилась бы у вас голова? Разве -- по спине и рукам -- не бежали бы у вас эти жуткие, сладкие ледяные иголочки? Разве не казалось бы вам, что вы -- гигант, Атлас -- и если распрямиться, то непременно стукнетесь головой о стеклянный потолок?

    Я схватил телефонную трубку:

    -- I -- 330... Да, да: 330, -- потом, захлебываясь, крикнул: -- Вы дома, да? Вы читали -- вы читаете? Ведь это же, это же... Это изумительно!

    -- Да... -- долгое, темное молчание. Трубка чуть слышно жужжала, думала что-то... -- Мне непременно надо вас увидеть сегодня. Да, у меня после 16. Непременно.

    Милая! Какая-какая милая! "Непременно"... Я чувствовал: улыбаюсь -- и никак не могу остановиться, и так вот понесу по улице эту улыбку -- как фонарь, высоко над головой...

    Там, снаружи, на меня налетел ветер. Крутил, свистел, сек. Но мне только еще веселее. Вопи, вой -- все равно: теперь тебе уже не свалить стен. И над головой рушатся чугунно-летучие тучи -- пусть: вам не затемнить солнца -- мы навеки приковали его цепью к зениту -- мы, Иисусы На-вины.

    На углу -- плотная кучка Иисус-Навинов стояла, влипши лбами в стекло стены. Внутри на ослепительно белом столе уже лежал один. Виднелись из-под белого развернутые желтым углом босые подошвы, белые медики -- нагнулись к изголовью, белая рука -- протянула руке наполненный чем-то шприц.

    -- А вы -- что ж не идете, -- спросил я -- никого, или, вернее, всех.

    -- А вы, -- обернулся ко мне чей-то шар.

    -- Я -- потом. Мне надо еще сначала...

    Я, несколько смущенный, отошел. Мне действительно сначала надо было увидеть ее, I. Но почему "сначала" -- я не мог ответить себе...

    Эллинг. Голубовато-ледяной, посверкивал, искрился "Интеграл". В машинном гудела динамо -- ласково, одно и то же какое-то слово повторяя без конца -- как будто мое знакомое слово. Я нагнулся, погладил длинную холодную трубу двигателя. Милая... какая -- какая милая. Завтра ты -- оживешь, завтра -- первый раз в жизни содрогнешься от огненных жгучих брызг в твоем чреве...

    Какими глазами я смотрел бы на это могучее стеклянное чудовище, если бы все оставалось как вчера? Если бы я знал, что завтра в 12 -- я предам его... да, предам...

    Осторожно -- за локоть сзади. Обернулся; тарелочное, плоское лицо Второго Строителя.

    -- Что? Операция? Да, не правда ли? Как -- все, все -- сразу...

    -- Да нет, не то: пробный полет отменили, до послезавтра. Все из-за Операции этой... Зря гнали, старались...

    "Все из-за Операции"... Смешной, ограниченный человек. Ничего не видит дальше своей тарелки. Если бы он знал, что, не будь Операции, -- завтра в 12 он сидел бы под замком в стеклянной клетке, метался бы там и лез на стену...

    У меня в комнате, в 15. 30. Я вошел -- и увидел Ю. Она сидела за моим столом -- костяная, прямая, твердая, -- утвердив на руке правую щеку. Должно быть, ждала уже давно: потому что когда вскочила навстречу мне -- на щеке у ней так и остались пять ямок от пальцев.

    Одну секунду во мне -- то самое несчастное утро, и вот здесь же, возле стола -- она рядом с I, разъяренная... Но только секунду -- и сейчас же смыто сегодняшним солнцем. Так бывает, если в яркий день вы, входя в комнату, по рассеянности повернули выключатель -- лампочка загорелась, но как будто ее и нет -- такая смешная, бедная, ненужная...

    Я, не задумываясь, протянул ей руку, я простил все -- она схватила мои обе, крепко, колюче стиснула их и, взволнованно вздрагивая свисающими, как древние украшения, щеками, -- сказала:

    -- Я ждала... я только на минуту... я только хотела сказать: как я счастлива, как я рада за вас! Вы понимаете: завтра-послезавтра -- вы совершенно здоровы, вы заново -- родились...

    Я увидел на столе листок -- последние две страницы вчерашней моей записи: как оставил их там с вечера -- так и лежали. Если бы она видела, что я писал там... Впрочем, все равно: теперь это -- только история, теперь это -- до смешного далекое, как сквозь перевернутый бинокль...

    -- Да, -- сказал я, -- и знаете: вот я сейчас шел по проспекту, и впереди меня человек, и от него -- тень на мостовой. И понимаете: тень светится. И мне кажется -- ну вот я уверен -- завтра совсем не будет теней, ни от одного человека, ни от одной вещи, солнце -- сквозь все...

    -- Вы -- фантазер! Детям у меня в школе -- я бы не позволила говорить так...

    И что-то о детях, и как она их всех сразу, гуртом, повела на Операцию, и как их там пришлось связать, и о том, что "любить -- нужно беспощадно, да, беспощадно", и что она, кажется, наконец решится...

    Оправила между колен серо-голубую ткань, молча, быстро -- обклеила всего меня улыбкой, ушла.

    И -- к счастью, солнце сегодня еще не остановилось, солнце бежало, и вот уже 16, я стучу в дверь -- сердце стучит...

    На пол -- возле ее кресла, обняв ее ноги, закинув голову вверх, смотреть в глаза -- поочередно, в один и в другой -- и в каждом видеть себя -- в чудесном плену...

    А там, за стеною, буря, там -- тучи все чугуннее: пусть! В голове -- тесно, буйные -- через край -- слова, и я вслух вместе с солнцем лечу куда-то... нет, теперь мы уже знаем куда -- и за мною планеты -- планеты, брызжущие пламенем и населенные огненными, поющими цветами, -- и планеты немые, синие, где разумные камни объединены в организованные общества, -- планеты, достигшие, как наша земля, вершины абсолютного, стопроцентного счастья...

    И вдруг -- сверху:

    -- А ты не думаешь, что вершина -- это именно объединенные в организованное общество камни?

    -- А счастье... Что же? Ведь желания -- мучительны, не так ли? И ясно: счастье -- когда нет уже никаких желаний, нет ни одного... Какая ошибка, какой нелепый предрассудок, что мы до сих пор перед счастьем -- ставили знак плюс, перед абсолютным счастьем -- конечно, минус -- божественный минус.

    Я -- помню -- растерянно пробормотал:

    -- Абсолютный минус -- двести семьдесят три градуса...

    -- Минус двести семьдесят три -- именно. Немного прохладно, но разве это-то самое и не доказывает, что мы -- на вершине.

    "нет".

    -- Нет, -- сказал я. -- Ты... ты шутишь...

    Она засмеялась, громко -- слишком громко. Быстро, в секунду, досмеялась до какого-то края -- оступилась -- вниз... Пауза.

    Встала. Положила мне руки на плечи. Долго, медленно смотрела. Потом притянула к себе -- и ничего нет, только ее острые, горячие губы.

    -- Прощай!

    -- Как так "прощай"?

    -- Ты же болен, ты из-за меня совершал преступления, -- разве тебе не было мучительно? А теперь Операция -- и ты излечишься от меня. И это -- прощай.

    -- Нет, -- закричал я.

    Беспощадно-острый, черный треугольник на белом:

    Голова у меня расскакивалась, два логических поезда столкнулись, лезли друг на друга, крушили, трещали...

    -- Ну что же, я жду -- выбирай: Операция и стопроцентное счастье -- или...

    "Не могу без тебя, не надо без тебя", -- сказал я или только подумал -- не знаю, но I слышала.

    -- Да, я знаю, -- ответила мне. И потом -- все еще держа у меня на плечах свои руки и глазами не отпуская моих глаз: -- Тогда -- до завтра. Завтра -- в двенадцать: ты помнишь?

    -- Тем лучше для нас. В двенадцать -- послезавтра...

    Я шел один -- по сумеречной улице. Ветер крутил меня, нес, гнал -- как бумажку, обломки чугунного неба летели, летели -- сквозь бесконечность им лететь еще день, два... Меня задевали юнифы встречных -- но я шел один. Мне было ясно: все спасены, но мне спасения уже нет, я не хочу спасения...

     

    Запись: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
    14 15 16 17 18 19 20 21 22
    23 24 25 26 27 28 29 30 31
    32 33 34 35 36 37 38 39 40
    Комментарии

    Раздел сайта: