• Приглашаем посетить наш сайт
    Херасков (heraskov.lit-info.ru)
  • Роман "Мы"
    Запись 13-я

    Запись: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
    14 15 16 17 18 19 20 21 22
    23 24 25 26 27 28 29 30 31
    32 33 34 35 36 37 38 39 40
    Комментарии

    Запись 13-я

    Конспект: Туман. Ты. Совершенно нелепое происшествие

    На заре проснулся -- в глаза мне розовая, крепкая твердь. Все хорошо, кругло. Вечером придет О. Я -- несомненно уже здоров. Улыбнулся, заснул.

    Утренний звонок -- встаю -- и совсем другое: сквозь стекла потолка, стен, всюду, везде, насквозь -- туман. Сумасшедшие облака, все тяжелее -- и легче, и ближе, и уже нет границ между землею и небом, все летит, тает, падает, не за что ухватиться. Нет больше домов: стеклянные стены распустились в тумане, как кристаллики соли в воде. Если посмотреть с тротуара -- темные фигуры людей в домах -- как взвешенные частицы в бредовом, молочном растворе -- повисли низко, и выше, и еще выше -- в десятом этаже. И все дымится -- может быть, какой-то неслышно бушующий пожар.

    Ровно в 11. 45: я тогда нарочно взглянул на часы -- чтоб ухватиться за цифры -- чтоб спасли хоть цифры.

    В 11. 45, перед тем как идти на обычные, согласно Часовой Скрижали, занятия физическим трудом, я забежал к себе в комнату. Вдруг телефонный звонок, голос -- длинная, медленная игла в сердце:

    -- Ага, вы дома? Очень рада. Ждите меня на углу. Мы с вами отправимся... ну, там увидите куда.

    -- Вы отлично знаете: я сейчас иду на работу.

    -- Вы отлично знаете, что сделаете так, как я вам говорю. До свидания. Через две минуты...

    Через две минуты я стоял на углу. Нужно же было показать ей, что мною управляет Единое Государство, а не она. "Так, как я вам говорю..." И ведь уверена: слышно по голосу. Ну, сейчас я поговорю с ней по-настоящему...

    Серые, из сырого тумана сотканные юнифы торопливо существовали возле меня секунду и неожиданно растворялись в туман. Я не отрывался от часов, я был -- острая, дрожащая секундная стрелка. Восемь, десять минут... Без трех, без двух двенадцать...

    Конечно. На работу -- я уже опоздал. Как я ее ненавижу. Но надо же мне было показать...

    На углу в белом тумане -- кровь -- разрез острым ножом -- губы.

    -- Я, кажется, задержала вас. Впрочем, все равно. Теперь вам поздно уже.

    Как я ее -- впрочем, да: поздно уж.

    Я молча смотрел на губы. Все женщины -- губы, одни губы. Чьи-то розовые, упруго-круглые: кольцо, нежная ограда от всего мира. И эти: секунду назад их не было, и только вот сейчас -- ножом, -- и еще каплет сладкая кровь.

    Ближе -- прислонившись ко мне плечом -- и мы одно, из нее переливается в меня -- и я знаю, так нужно. Знаю каждым нервом, каждым волосом, каждым до боли сладким ударом сердца. И такая радость покориться этому "нужно". Вероятно, куску железа так же радостно покориться неизбежному, точному закону -- и впиться в магнит. Камню, брошенному вверх, секунду поколебаться -- и потом стремглав вниз, наземь. И человеку, после агонии, наконец вздохнуть последний раз -- и умереть.

    Помню: я улыбнулся растерянно и ни к чему сказал:

    -- Туман... Очень.

    -- Ты любишь туман?

    Это древнее, давно забытое "ты", "ты" властелина к рабу -- вошло в меня остро, медленно: да, я раб, и это -- тоже нужно, тоже хорошо.

    -- Значит -- любишь. Боишься -- потому что это сильнее тебя, ненавидишь -- потому что боишься, любишь -- потому что не можешь покорить это себе. Ведь только и можно любить непокорное.

    Да, это так. И именно потому -- именно потому я...

    Мы шли двое -- одно. Где-то далеко сквозь туман чуть слышно пело солнце, все наливалось упругим, жемчужным, золотым, розовым, красным. Весь мир -- единая необъятная женщина, и мы -- в самом ее чреве, мы еще не родились, мы радостно зреем. И мне ясно, нерушимо ясно: все -- для меня, солнце, туман, розовое, золотое -- для меня...

    Я не спрашивал, куда мы шли. Все равно: только бы идти, идти, зреть, наливаться все упруже --

    -- Ну вот... -- I остановилась у дверей. -- Здесь сегодня дежурит как раз один... Я о нем говорила тогда, в Древнем Доме.

    Я издали, одними глазами, осторожно сберегая зреющее -- прочел вывеску: "Медицинское Бюро". Все понял.

    Стеклянная, полная золотого тумана, комната. Стеклянные потолки с цветными бутылками, банками. Провода. Синеватые искры в трубках.

    И человечек -- тончайший. Он весь как будто вырезан из бумаги, и как бы он ни повернулся -- все равно у него только профиль, остро отточенный: сверкающее лезвие -- нос, ножницы -- губы.

    Я не слышал, что ему говорила I: я смотрел, как она говорила -- и чувствовал: улыбаюсь неудержимо, блаженно. Сверкнули лезвием ножницы-губы, и врач сказал:

    -- Так, так. Понимаю. Самая опасная болезнь -- опаснее я ничего не знаю... -- засмеялся, тончайшей бумажной рукой быстро написал что-то, отдал листок I; написал -- отдал мне.

    Это были удостоверения, что мы -- больны, что мы не можем явиться на работу. Я крал свою работу у Единого Государства, я -- вор, я -- под Машиной Благодетеля. Но это мне -- далеко, равнодушно, как в книге... Я взял листок, не колеблясь ни секунды; я -- мои глаза, губы, руки -- я знал: так нужно.

    На углу, в полупустом гараже мы взяли аэро, I опять, как тогда, села за руль, подвинула стартер на "вперед", мы оторвались от земли, поплыли. И следом за нами все: розово-золотой туман; солнце, тончайше-лезвийный профиль врача, вдруг такой любимый и близкий. Раньше -- все вокруг солнца; теперь я знал, все вокруг меня -- медленно, блаженно, с зажмуренными глазами...

    Старуха у ворот Древнего Дома. Милый, заросший, с лучами-морщинами рот. Вероятно, был заросшим все эти дни -- и только сейчас раскрылся, улыбнулся:

    -- А-а, проказница! Нет чтобы работать, как все... ну уж ладно! Если что -- я тогда прибегу, скажу...

    Тяжелая, скрипучая, непрозрачная дверь закрылась, и тотчас же с болью раскрылось сердце широко -- еще шире: -- настежь. Ее губы -- мои, я пил, пил, отрывался, молча глядел в распахнутые мне глаза -- и опять...

    Полумрак комнат, синее, шафранно-желтое, темно-зеленый сафьян, золотая улыбка Будды, мерцание зеркал. И -- мой старый сон, такой теперь понятный: все напитано золотисто-розовым соком, и сейчас перельется через край, брызнет --

    только нежно-острые, стиснутые зубы, были широко распахнутые мне золотые глаза -- и через них я медленно входил внутрь, все глубже. И тишина -- только в углу -- за тысячи миль -- капают капли в умывальнике, и я -- вселенная, и от капли до капли -- эры, эпохи...

    Накинув на себя юнифу, я нагнулся к I -- и глазами вбирал в себя ее последний раз.

    -- Я знала это... Я знала тебя... -- сказала I очень тихо. Быстро поднялась, надела юнифу и всегдашнюю свою острую улыбку-укус. -- Ну-с, падший ангел. Вы ведь теперь погибли. Нет, не боитесь? Ну, до свидания! Вы вернетесь один. Ну?

    Она открыла зеркальную дверь, вделанную в стену шкафа; через плечо -- на меня, ждала. Я послушно вышел. Но едва переступил порог -- вдруг стало нужно, чтобы она прижалась ко мне плечом -- только на секунду плечом, больше ничего.

    Я кинулся назад -- в ту комнату, где она (вероятно) еще застегивала юнифу перед зеркалом, вбежал -- и остановился. Вот -- ясно вижу -- еще покачивается старинное кольцо на ключе в двери шкафа, а I -- нет. Уйти она никуда не могла -- выход из комнаты только один -- и все-таки ее нет. Я обшарил все, я даже открыл шкаф и ощупал там пестрые, древние платья: никого...

    невероятностей, разве не похоже все на эту древнюю болезнь сновидений? И если так -- не все ли равно: одной нелепостью больше или меньше? Кроме того, я уверен: раньше или позже всякую нелепость мне удастся включить в какой-нибудь силлогизм. Это меня успокаивает, надеюсь, успокоит и вас.

     

    Запись: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
    14 15 16 17 18 19 20 21 22
    23 24 25 26 27 28 29 30 31
    32 33 34 35 36 37 38 39 40
    Комментарии

    Раздел сайта: