ПЕТР ПЕТРОВИЧ
Умнее Петра Петровича в целом свете нету: и все думает, и все думает, сопли распустит -- и думает.
А сопли у Петра Петровича -- лиловые, а происхождения Петр Петрович индейского. А жена у Петра Петровича -- клюшка Аннушка, рябенькая: другой месяц женаты.
И как вылупились из земли слепые еще головенки первых трав -- занасестилась Аннушка. Причесываться перестала, расшершавилась -- ходит и квохчет и охает, а Петр Петрович на одной ноге стоит и думает, думает: вот -- яйца, с рыженькими веснушками; а не нынче-завтра из них индюшата выйдут, желтые, как одуванчик, пуховые, как одуванчик.
-- Ну до чего интересно!
А рябенькая Аннушка -- свое бабье дело делает: в кошелке на яйцах сидит. Неделя, другая. Извелась Аннушка, не пьет -- не ест, с места не сходит.
Петру Петровичу не терпится.
-- Ну, как там у тебя?
Краснеет Аннушка:
-- Да теперь уж, поди, как следует. Только еще пушком не обросли. Еще недельку бы надо.
-- Ну-у: неделю! Так и не дождешься. Экие вы, бабы!
Умнее Петра Петровича в целом свете нету, и все думает, и все думает: на одну ногу станет -- и думает.
И решил Петр Петрович: бабы -- известно, рохли, копухи, чего на них глядеть, надо по-нашему, по-индейпетушиному.
Пришел к Аннушке -- один глаз прищурен: хитрый -- беда!
Ушла Аннушка пить, а Петр Петрович -- в кошелку: кок -- одно яйцо, кок -- другое, кок -- третье. Теплые индюшата, дышат, ей-богу! Обрадовался -- вот как, и ну их из скорлупы тянуть.
Вытянул -- а они страшные, голые, хлипкие, и самое, где задик, с отонком яичным срослись жилами, кровью. Отдирать стал -- кишки тянутся, назад совать в скорлупу -- назад не входят.
Отскочил Петр Петрович, побледнели сопли -- и глядит, клюв разиня: яйца разбитые, и свесились через край желтенькие головки на нестерпимо-длинных, тоненьких шеях. И уж еле дышут.
Захлопал крыльями Петр Петрович -- и скорей через забор, пока Аннушка не увидела. Бабы -- они ведь какие: беда с ними!
1916
Впервые: Дело народа. 1917. 3 ноября.