3. КНЯЗЬ
Бывает, что хозяйка слишком любезная -- в стакан чаю набутит сахару кусков этак пять: инда поперхнешься от сладости. Так вот и дворянин Иван Павлыч: лицо имел приятное, очень приятное, приятности -- все пять кусков. Ходил Иван Павлыч в верблюжьей рыжей поддевке, в сапогах высоких, при часах французского золота с толстой цепочкой. И как Иван Павлыч первым всегда все знал, то принимали его алатырцы именитые очень охотно: тем и кормился.
Теперь проживал Иван Павлыч временно (третий месяц) у отца Петра, протопопа соборного. Очень полюбил протопоп Ивана Павлыча. Каждый день после обеда садились они на диван, именуемый Чермное Море.
-- Ну, Иван Павлыч, давай, брат, опять поговорим отвлеченно.
Отвлеченно -- про дьявола, стало быть. По этой части протопоп был мастак. Будучи в академии еще, составил книгу: "О житии и пропитании диаволов". Ту книгу Иван Павлыч усердно прочитал.
--... А по мне, ваше преподобие, самые благочестивые -- болотные черти, потому -- семейно живут, не-блудно и в муках рожают детей,-- заведет Иван Павлыч умильно.
-- А-а-а, это хохлики называемые? -- обрадуется протопоп, глаза заблестят. -- Шу-устрые этакие, знаю, у-ух!.. -- И видимо, знает досконально: даже покажет, какого хохлики росту. И пойдет, и пойдет про хохликов: Ивану Павлычу -- только слушай.
Нынче Иван Павлыч огорчил протопопа: поговорить отвлеченно не захотел, вот приспичило ему тотчас после обеда к исправнику бежать по какой-то экстренной надобности.
-- Ну, что еще за экстра такая? -- поглядел сердито исправник: занимался он в кабинете изобретениями -- оторвал его Иван Павлыч.
Дворянин Иван Павлыч в руке держал книжку, вроде паспортной, что ли. Нагнулся к исправникову уху
-- Почтмейстер-то новый... в агарковских номерах.
-- Э-е, ну тебя! Это я вчера еще знал.
-- Да нет, Иван Макарыч, я не про то. Прописался почтмейстер-то -- и представьте... Да что там, вот сами поглядите.
Взял паспорт исправник -- обмер: почтмейстер-то новый... князь. Форменный! Князь Вадбольский, женат, разведен, и княгиня проживает в городе Сапожке, при отце своем протоиерее... Хотел исправник спросить что-то, не то про паспорт, откуда Князев паспорт достал Иван Павлыч, не то еще что -- и не мог от страху.
Ухмыльнулся Иван Павлыч предовольно -- и от исправника дальше погнал резвым игрень-конем. Через час все в Алатыре знали про князя-почтмейстера. Вышло волнение великое. Ночь мало кто спал.
"Ежели наш князь разведен и в сам-деле, то ведь... Марьюшка-то наша"... -- такие тут вершины мысленные отверзались, что куда уж там спать.
Наутро у почты -- длинный черед: вдруг всем загорелось марки покупать. Пронзенный десятками девьих взоров -- князь шелохнуться боялся. Шелестел шепот, вился около князя:
-- Вид-то благородный какой! Печать-то прикладывает как, а?
-- Нет, ты глянь: подбородок-то...
А и верно: в подбородке -- вся соль. Так -- лицо как лицо. Скуластое, желтое, с зализами лоб, но подбородок...
Очень, конечно, странно -- но подбородка у князя нет и в завете: губы, усы, а потом прямо -- юрк под галстук, как будто оно так и надо. И давало это князю вид какой-то прищуренный, даже, сказать бы, коварный.
Мясоедом прошел слух: по утрам стал являться князь на базаре с кошелкой. Будто вот просто как все, ходил с кошелкой вокруг капустных вилков, веников из Мурома, наваги мороженой. Нет, тут что-то не так...
-- Ходил-то, ходил. Нет, а ты вот скажи, что он купил на базаре? -- добивался исправник.
-- Вот то-то и оно: ничего... -- Исправник торжествовал. -- Не затем он и ходил, не покупать ходил, а слушать, да. Слушать, понял?
Слушать? Нет, видно, недаром у князя подбородок такой...
Опять без свадеб кончился мясоед. Колеи зажелтелись, затлели. Надсаживалось воронье по заборам, теплынь выкликало. Звонила капель. Пожаловала честная масленица в Алатырь.
У исправничихи -- полон рот хлопот: завтра князь-почтмейстер к исправнику зван на блины, князя умеючи надо принять. С чем-то князья блины кушают? Неуж, как и мы, грешные, с маслом с топленым, с яйцом, со сметаной, с припекой, с снетком? Нет уж, для верности -- надо бы сведущих людей спросить.
-- Вот что, Иван Макарыч. Ступай-ка ты к Родивону Родивонычу сейчас и все у него прознай, он человек ведь придворный. Да зови его на блины: разговаривать-то князя кто будет? Да вертайся скорей... а то -- знаешь?
Исправнику хуже этой горькой редьки -- ехать к Родивону Родивонычу. С того самого года, как получил Родивон Родивоныч портрет и собственноручное письмо -- зазнался так, что житья с ним нет. И все ладит -- в соборе чтоб раньше исправника к кресту подскочить. Этакой ведь фуфырь!
Смахивал Родивон Родивоныч на старого кочета, и сноровка такая же: все наскакивал.
-- Сме-та-на? -- на исправника так и наскочил, даже попятился Иван Макарыч. -- Про сметану и думать не могите. Фидон1: сметана. Исключительно: зернистая икра. А на ужин: бульон, свинья-соус-пикан... и вообще все легкое и французское.
Блины были в четверг. Из гостей был только князь да еще Родивон Родивоныч, инспектор. А то все свои. Константин Захарыч-то? Костя-то? Ну-у, он за гостя нейдет: каждый день шляется -- какой уж там гость.
Костя сидел на самом конце стола, где стояли запасные тарелки. Выйдет блин неудачлив -- с дырой, пузырем, без румянца -- сейчас его Глафира сунет Косте:
-- Ешьте, ну? Живо...
Костя брал, чуть касался ее руки, проколотый сладкой болью -- хоронился в тарелку, без счету, всухомятку глотал блины...
Исправник -- сидел рядом с князем, погибал: надо было ему с князем разговор начать -- и хоть бы одно проклятое навернулось слово! Всех высоких лиц исправник робел, а этот еще и какой-то прищуренный.
Молчал и князь. Все почтительно глядели на особенный его подбородок -- и никто не видел растерянных Князевых глаз.
... Князь глазами набрел, наконец, на исправников серебряный погон -- и пальцем ткнул радостно.
-- А-а у меня вот тоже...
-- Ага, да-да-да, так, так,-- закивал, засиял исправник.
--... у брата, то есть. Брат в Москве приставом, четыре тыщи в год, без доходов. Пауза. Исправник тонул.
-- Кстати: я вот, знаете, изобрел из голубиного... -- начал -- и сейчас же осекся Иван Макарыч, поймав грозный исправничихин взгляд.
-- Лучше уж, батюшка, ты -- Родивон Родивоныч, князю расскажи, как получил письмо-то собственноручное.
-- Да, собственно, не стоит... Был я на выставке нижегородской. Как человек культурный... Проезд ведь от нас -- два рубли двадцать. Хожу, значит, все очень прекрасно, одним словом, ком са2. Вдруг -- генерал. Косу взяли поглядеть -- и по пальчику: чик. Ну, значит, кровь. А я -- человек в дороге запасливый, ваше си-яссь... Вынул из кармана: не угодно ли, генерал, коллодию? А генерал-то был не простой, а можно сказать -- вы-со-кая особа! Да вот, ваше сияссь, письмо-то оказалось при мне слу... случайно...
Прищуренно князь читал... Глядела на него Глафира -- никак понять не могла: да что же, да что же в этом лице знакомое -- да нет, не знакомое даже, а вот такое...
С восьми часов вечера начался съезд: везли дочерей -- танцевать с князем-почтмейстером. Какой-то попуганой зверушкой шмыгнул в уголок отец Петр, протопоп: мохнатенький, маленький, как домовой. За отцом, в шелковом черном, гордо прошла Варвара-протопоповна. Торчали черно-синие космы: прибирать волос не умела -- глядела Варвара ведьмой. Обнявшись, загуляли по залу восемь штук Родивон-Родивонычевых. Сел за рояль дворянин Иван Павлыч -- все в той же верблюжьей рыжей поддевке. Заиграл -- и зацвела, завертелась вся зала.
-- Горбоносый! -- чуть не крикнула вслух Глафира. Бросилась к князю. Тяжело дыша, крепко стиснула Князеву руку -- будто после долгой разлуки встретились наконец.
Глафира танцевала с князем, блаженно закрыла глаза. На стульях у стен девья орава -- завидущая -- шелестела, шептала. Ласково-зло улыбалась Варвара-протопоповна.
-- Князь,-- наскакивал Родивон Родивоныч, как кочет,-- с вами хотят быть знакомы... мои, вот... восемь,-- конфузливо кончал он, очень стеснялся восьми: человек он почти что придворный, и вдруг -- восемь!
Падал князь, огорошенный градом девьих имен, и к одной -- счастливице -- наклонялся:
Танцуя, князь наступил на хвост своей даме. Пришлось выйти из круга -- как раз это случилось у рояля, и вострым своим ухом услыхал Иван Павлыч конец разговора:
--... Одеколоны -- вот это я очень уважаю. Цикламен вот, и еще... как бишь? Корило... корилоспис,-- с трудом вспомнил князь.
К ужину все доподлинно было известно: что князь -- развратник, у него -- одеколоны, и вообще -- человек он темный.
-- По-ми-луй-те? Гонял с девками целый вечер... что-о ж это? -- с попреком качались седые букли. Зато -- девицы в восторге:
За ужином, после свиньи-соус-пикан, исправник выпил сантуринского, посмелел и, твердо глядя князю в глаза, произнес, наконец:
-- Кстати -- я изобрел отменно дешевый способ производить хлеб...
Князь задумчиво поглядел на Ивана Макарыча.
-- Но что все изобретения для народов, покуда не будет у них общего языка?
За ужином рядом с Глафирой -- сидела Варвара. Обнимала Глафиру за талию, ласково-злыми глазами глядела, медовые речи вела.
А когда у себя в светелке Глафира стала раздеваться на ночь -- на кисейном платье увидала сзади дыру: выхвачен ножницами изрядный косяк. Сразу смекнула Глафира кто. Сердце зашлось от злости на Варвару. Может, оттого и заснуть никак не могла.
Встала. Приложила к стеклу к холодному лоб. Напротив, через площадь, в агарковских номерах, в окне теплел огонек. Схватила бинокль, прильнула -- и вся заколыхалась под тонким мадаполамом, как рожь от ветра: у стола, раздетый, сидел князь, писал. Но что же, что? Ночью, в три часа... Наверное, завтра придет из номеров половой...
"Милая Лена. У меня от подъемных еще остался 21 ру. Не надо ли тебе? Потому что здесь -- жизнь очень простая, яйца лутшие -- 18 копеек, я скучаю и мне денег не надо. Кланяйся Васи, я сердца на него не имею, лишь бы ты была счаслива".