Поиск по творчеству и критике
Cлово "RUSSIA"
Входимость: 3. Размер: 86кб.
Входимость: 1. Размер: 8кб.
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Входимость: 1. Размер: 24кб.
Входимость: 1. Размер: 17кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 3. Размер: 86кб.
Часть текста: себе страну, где единственная плодородная почва - асфальт, и на этой почве густые дебри - только фабричных труб, и стада зверей только одной породы - автомобили, и никакого другого весеннего благоухания - кроме бензина. Эта каменная, асфальтовая, железная, бензинная, механическая страна - называется сегодняшним XX столетия Лондоном, и естественно, тут должны были вырасти свои железные, автомобильные лешие, свои механические, химические сказки. Такие городские сказки есть: они рассказаны Гербертом Уэллсом. Это - его фантастические романы. Город, нынешний огромный, лихорадочно-бегущий, полный рева, гула, жужжанья, пропеллеров, проводов, колес, реклам - этот город у Уэллса всюду. Сегодняшний город с некоронованным его владыкой - механизмом, в виде явной или неявной функции - непременно входит в каждый из фантастических романов Уэллса, в уравнение любого из Уэллсовских мифов, а эти мифы, как мы дальше увидим, именно логические уравнения. С механизма, с машины - начал Уэллс: первый его роман - "Машина времени", и это - сегодняшний городской миф о ковре-самолете, а сказочные племена морлоков и элоев - это, конечно, экстерполированные, доведенные в своих типичных чертах до уродливости, два враждующих класса нынешнего города. "Грядущее" - это сегодняшний город, показанный через чудовищно-увеличивающий, иронический телескоп: тут все несется со сказочной быстротой, машины, машины, машины, аэропланы, турбинные колеса, оглушительные граммофоны, мелькающие огненные рекламы. "Спящий пробуждается" - опять аэропланы, провода, прожектора, армии рабочих, синдикаты. "Война в воздухе" - снова аэропланы, тучи аэропланов, дирижаблей, стада дрэдноутов. "Борьба миров" - Лондон, лондонские поезда, автомобили, лондонские толпы, и этот выросший на асфальте типичнейший городской леший - марсианин, стальной, шарнирный, механический леший, с механической сиреной -...
Входимость: 1. Размер: 8кб.
Часть текста: Театр в Советской России. Два великана: Станиславский и Мейерхольд (От нашего парижского корреспондента) Описываемая вторая встреча с Евгением Замятиным имела место в небольшой вилле в Cagnes-sur-mer самого тихого уголка Ривьеры на полпути между Ниццей и Cannet. Окна его комнаты выходили в полутропический сад и окаймляющее его море. Он в настоящее время живет там, работая над своей новой книгой. -- Ривьера, -- говорит он, -- очаровательна. Она мне напоминает Крым. Но она действует деморализующе. Я чувствую себя ужасным лентяем, я чувствую отвращение при мысли возвращаться на Север. -- Почему вы не вернулись обратно в Россию этой зимой? -- Конечно, я вернусь туда; я хотел бы только продлить мою визу на некоторое время. Вы знаете, не очень приятно возвращаться в пустой дом в Ленинграде в середине зимы. Все те, кто там, имели достаточно времени запастись топливом, но мне, если я сейчас уеду туда, будет трудно отопить помещение. Условия питания тоже неважные зимой. Поверьте мне: жизнь здесь гораздо проще и легче. Однако, в конце концов, эта страна Лотоса тоже не выход из положения. Однако поговорим о русском театре. И он начал: -- Вы, наверное, знаете, что русский театр -- самый революционный театр в мире -- революционный не только в политическом, но и в эстетическом смысле. Он также самый предприимчивый и имеет постоянный приток новых идей. Поэтому это единственный не "отсталый" театр в мире. Театральная революция опередила политическую революцию на 15 лет. Станиславский, основатель Московского Художественного театра, -- это Ленин русской сцены. До приблизительно 1902 года первенствующее положение занимал Александрийский театр. В своем роде это был замечательный театр, но он был, по существу, русской Французской Комедией и не отличался от других...
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Часть текста: Автобиография (вариант 4) Автобиография По самой середине карты -- кружочек: Лебедянь -- та самая, о какой писали Толстой и Тургенев. В Лебедяни -- родился (1884). Рос под роялем: мать -- хорошая музыкантша. Года в четыре -- уже читал. Детство -- почти без товарищей: товарищи -- книги. До сих пор помню дрожь от Неточки Незвановой Достоевского, от тургеневской "Первой любви". Это были старшие и, пожалуй, страшные; Гоголь -- был другом. Гимназию кончил в Воронеже (1902) с медалью; медаль скоро нашла себе место в петербургском ломбарде. После гимназии Петербургский Политехнический Институт (Кораблестроительный факультет). Зимой -- Петербург, летом -- практика на заводах и плавание. В эти годы -- самое лучшее из моих путешествий: Одесса -- Александрия (Константинополь, Смирна, Салоники, Бейрут, Яффа, Иерусалим, Порт-Саид). В Одессе был во время восстания "Потемкина", в Гельсингфорсе -- во время восстания в Свеаборге. Все это сейчас -- как вихрь: демонстрации на Невском, казаки, студенческие и рабочие кружки, любовь, огромные митинги в Университете и Институтах. Тогда был большевиком (теперь -- не большевик), работал в Выборгском районе; одно время в моей комнате была типография. Сражался с кадетами в студенческом Совете Старост. Развязка, конечно,-- в одиночке на Шпалерной. Политехникум кончил в 1908 г. и был оставлен при кафедре Корабельной Архитектуры. В том же году написал и напечатал в "Образовании" первый свой рассказ. Три следующих года -- инженерия, статьи в специальных технических журналах. Всерьез начал писать с 1911 г. ("Уездное" -- в "Заветах") В начале 1916 г. уехал в Англию -- строить русские ледоколы; один из самых крупных наших ледоколов "Ленин" (бывш. "Александр Невский") -- моя работа. Когда в английских газетах запестрели жирные заголовки: "Abdication of Tzar!", "Revolution in Russia" 1 -- в Англии стало невмочь; и в сентябре 1917 г. вернулся в Россию. Практическую технику здесь бросил, и теперь у меня -- только литература и преподавание в Политехническом Институте. Сидел в одиночке пока всего только два раза: в 1905--6 году и в 1922 г.; оба раза -- на Шпалерной и оба раза, по странной случайности, в одной и той же галерее. Высылали меня трижды: в 1906 г., в 1911 г. и в 1922 г. Судили один раз: в Петербургском Окружном Суде -- за повесть "На куличках". 1924 Евг. Замятин Примечания Впервые: Замятин Евг. Собр. соч. Т. 1. М.:Федерация, 1929. Печатается по рукописи в исправленном виде. 1 «Отречение царя!», «Революция в России» (англ.).
Входимость: 1. Размер: 24кб.
Часть текста: ходы -- с запахом полыни, с тучами пыли, с потными богомольцами, на карачках пролезающими под иконой Казанской. Бродячие монахи, чернички, юродивый Вася-антихрист, изрекающий божественное и матерное вперемежку... Да полно: было ли все это? Так это далеко -- на целые века -- от нынешнего, что не веришь и сам. И все же знаю, что было, и было всего лет сорок назад. Это тамбовская Лебедянь, та самая, о какой писали Толстой и Тургенев и с какой связаны мои детские годы. Дальше -- Воронеж, серая, как гимназическое сукно, гимназия. Изредка в сером -- чудесный красный флаг, вывешенный на пожарной каланче и символизирующий отнюдь не социальную революцию, а мороз в 20° -- и отмену занятий. Впрочем, это и была однодневная революция в скучной, разграфленной гимназической жизни -- с учителями в вицмундирах, с латинскими и греческими "экстэмпорале". Из гимназического сукна вылез в 1902 году. Помню: последний день, кабинет инспектора (по гимназической табели о рангах -- "кобылы"), очки на лбу, подтягивает брюки (брюки у него всегда соскакивали) и подает мне какую-то брошюру. Читаю авторскую надпись: "Моей almae matri, о которой не могу вспомнить ничего, кроме плохого. П. Е. Щеголев". И инспектор -- наставительно, в нос, на "о": "Хорошо? Вот тоже кончил у нас с медалью, а что пишет! Вот и ...
Входимость: 1. Размер: 17кб.
Часть текста: Как дыры, прорезанные в темной, плотно задернутой занавеси -- несколько отдельных секунд из очень раннего детства. Столовая, накрытый клеенкой стол, и на столе блюдо с чем-то странным, белым, сверкающим, и -- чудо! -- это белое вдруг исчезает на глазах неизвестно куда. В блюде -- кусок еще незнакомой, некомнатной, внешней вселенной: в блюде принесли показать мне снег, и этот удивительный снег -- до сих пор. В этой же столовой. Кто-то держит меня на руках перед окном, за окном -- сквозь деревья красный шар солнца, все темнеет, я чувствую: конец,-- и страшнее всего, что откуда-то еще не вернулась мать. Потом я узнал, что "кто-то" моя бабушка и что в эту секунду я был на волос от смерти: мне было года полтора. Позже: мне года два-три. Первый раз -- люди, множество, толпа. Это -- в Задонске: отец и мать поехали туда на шарабане и взяли меня с собой. Церковь, голубой дым, пение, огни, по-собачьи лает кликуша, комок в горле. Вот кончилось, прут, меня -- щепочку --несет с толпой наружу, вот я уже один в толпе: отца с матерью нет, и их больше никогда не будет, я навсегда один. Сижу на какой-то могиле; солнце, горько плачу Целый час я жил в мире один. В Воронеже. Река, необычно странный мне ящик купальни, и в ящике (я потом вспомнил это, когда видел в бассейнах белых медведей) плещется огромное, розовое, тучное выпуклое женское тело --...