Поиск по творчеству и критике
Cлово "1912"
Входимость: 2. Размер: 12кб.
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Входимость: 1. Размер: 20кб.
Входимость: 1. Размер: 23кб.
Входимость: 1. Размер: 9кб.
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Входимость: 1. Размер: 64кб.
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Входимость: 1. Размер: 69кб.
Входимость: 1. Размер: 10кб.
Входимость: 1. Размер: 9кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 12кб.
Часть текста: и падения гласных, это - блестящая лекция по теории стиха. Новый ракурс: этот человек - с долотом и молотком в руках, на подмостках в полутемном куполе какого-то храма, он выдалбливает узор капителя. Храм этот - знаменитый "Гётеанум" в Базеле 1 , над постройкой которого работали преданнейшие адепты антропософии. И после тишины Гётеанума - вдруг неистовый гвалт берлинских кафе, из горла трубы, из саксофона, взвизгивая, летят бесенята джаза. Человек, который строил антропософский храм, в сбившемся набок галстуке, с растерянной улыбкой - танцует фокстрот... Математика, поэзия, антропософия, фокстрот - это несколько наиболее острых углов, из которых складывается причудливый облик Андрея Белого, одного из оригинальнейших русских писателей, только что закончившего свой земной путь: в синий, снежный январский день он умер в Москве. То, что он писал, было так же причудливо и необычно, как его жизнь. Поэтому, уже не говоря о его многочисленных теоретических работах, даже его романы оставались чтением преимущественно интеллектуальной элиты. Это был "писатель для...
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Часть текста: крест - наше последнее прощание: Блок, памятно, как кровь: это было и наше "прощайте" - последнее - русской земле. За Блоком Гумилев... Розанов, Брюсов, Гершензон, Сологуб, Есенин, Добронравов, Андрей Белый, а в прошлом году Кузмин, Горький, а вот и Замятина похоронили. И остался один Пришвин - белый, как лунь, с ружьем и собакой, вижу, приставил ладони к ушам: трепетание листков или где-то осина трепещется, или в еще нераздевшеися ночи слышно - чутко мои предрассветные прощальные мысли? * * * "Стоять - негасимую свечу", так в старину о канонницах, читавших псалтырь, так мне сказалось о Замятине, о его словесной работе. Только Андрей Белый так сознательно строил свою прозу, а положил "начал" Гоголь, первый Флобер в русской литературе, а за Гоголем Слепцов... Аксаков, Гончаров. * * * Я лежал в жару. Только газета, перо и кисточка. В память Пушкина я хотел изобразить его сны - шесть снов; рисование помогает моему глазу различать в темноте сновидений, чего не схватить словом, а температура сочиняет краски. В сумерки мне сказали, что произошла "большая неприятность". Сказано было голосом, я знаю все его оттенки, и я почувствовал очень тревожное. Миллион мыслей пронеслось: налог, молочница, газ, электричество - кому только не должны! - и, наконец, нас выгнали с квартиры и наступил последний беспризорный пропад... * * * "Е. И. Замятин...
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Часть текста: в конкретном произведении. Бывают, конечно, исключения, как, например, книжки Ильи Ильфа, которые строились в расчете на издание. Блокноты Замятина ближе к аморфному хламу, о котором Анна Ахматова риторически вопрошала: "Когда б вы знали из какого сора растут стихи, не ведая стыда..." Блокноты -- это как бы слепок с живой жизни, где есть все -- и плохое, и хорошее, и поэзия, и мрак, и преступление, и наказание, и мусор, и жемчужные зерна мудрости... В свое время Замятин заметил, что самое трудное для писателя заключается в умении писать между строк. Возможно, сам о том не ведая, он писал о себе. Ибо даже в записях блокнотов мы находим больше того, что выражено словами. Блокноты Замятина позволяют не только увидеть разнообразие внешнего мира, но и заглянуть во внутренний мир писателя, увидеть подмеченные его зорким взглядом события тех лет, когда делались записи, познакомиться с замыслами и процессом отбора героев, деталей, сюжетов, с поиском изобразительно-выразительных средств. Записи делались Замятиным в отрывных блокнотиках разной величины и толщины, часто изготовленных из бумаги плохого качества. Писал Замятин то простым, то химическим карандашом, то синими, то зелеными, а то и красными чернилами, нередко расползающимися по бумаге. Судя по почерку, Евгений Иванович часто делал записи, находясь в неудобной позе и в неподходящих условиях, тогда прочитать то, что он писал, очень трудно. Почерк его менялся от записи к записи. А сами его заметки располагались не в хронологической последовательности, так что в одном и том же небольшом блокноте можно найти записи,...
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Часть текста: -- днем -- разглядывали первые оттиски клише для "Расеи", "Intimité" {"Интимность" (фр.). } рисунки к "Опасному соседу", -- эскизы костюмов к "Снегурочке" (чудесные его работы, которых никто почти не знает). И вот за эти три года, за эту одну ночь -- я увидел, что из нынешних русских художников нет ни одного, искусство которого было бы мне ближе, чем искусство Бориса Григорьева. Я узнал в его линиях, лицах, красках, формах, приемах -- своё. Не зная друг друга, в одном и том же оркестре, одну и ту же партитуру мы играли на разных инструментах: один инструмент -- карандаш и кисть, другой -- слово. Вот отчего я пишу сейчас именно о Борисе Григорьеве, и вот отчего мне так легко -- и так трудно -- писать о нем: очень легко и очень трудно писать о себе. -- Красота безобразного. Диссонансы: Скрябин приучил наше ухо к нонаккордам и септимам. Так и тут. -- Петербург -- город графический. Весь он -- карандаш. Григорьев -- петербургский художник и как большой...
Входимость: 1. Размер: 20кб.
Часть текста: слеза застить глаз. А может, и так это -- облако мимо летит, и никакой нету слезы, что, правда, за глупости такие! А больших -- это, вот, да: больших Насте жалко, уж наверно не могут они понять, что за сласть -- сидеть вот и на первую пыль глядеть. Настя, будь ее воля, день бы целехонек тут на окне просидела, да дела, нельзя: одеваться, в гимназию идти -- книги -- шляпа... А вчера он про шляпу сказал: -- От вашей шляпы одни фикции болтаются: пора бы ее в печку. А ну ее, правда! И -- шляпу под стол, золотую косу -- через плечо, вниз по ступенькам, через две, через три. У ворот -- липа, листьев нету еще, так только -- дымка зеленая, повитая солнцем. А под липой -- он стоит: чуть пробились усы, и любимое у него слово -- фикция. Каждый день стоит тут и ждет. И каждый день воробьенком бьется сердце у Насти. Потому что ни разу еще не объяснялся он , и как знать -- может, сегодня-то вот и... А тут еще вчера пари это Настя ему проиграла -- за то, что спросили, а двойки он все-таки не получил. Мало ли, что он теперь может потребовать? Настю провожал всегда Коля до старых городских, от зеленого мха корявых ворот. Тут, прощаясь, Коля вспомнил случайно -- совершенно случайно: -- Ах, да, пари-то мое ведь? Во-от, чуть не забыл! Держит Настину руку, не отпускает, покраснел весь, голос чужой стал, басовитый -- со страху: -- Я могу... потребовать. Я ни при чем, вы сами зачем затеяли... Духу набрал -- и головой в воду -- ух! --... И вот хочу вас теперь поцеловать, и вы должны , потому что пари, а то -- подло. Нагнулся к Насте. Повторенный...
Входимость: 1. Размер: 23кб.
Часть текста: театр и театр для народа -- да ведь это, пожалуй, одно и то же? Не совсем. Сходство между тем и другим есть, но оно не больше, чем между любовью и ремеслом проститутки. Театр для народа -- это Народный Дом императора Николая II, это -- театр II сорта, это -- "Взятие Измаила". Это -- театр, в котором ни народ, ни его вкусы, ни язык никак неповинны: это -- театр, созданный верхами для "низов". И если от этого театра остались сейчас какие-нибудь следы,-- их нужно поскорей уничтожить. Народный театр -- это те своеобразные формы театра, какие в течение веков созданы для себя самим народом, его -- очень древней и крепкой -- культурой. Это -- праздник Ярилы, свадьба, тризна, скоморошья игра, "Пещное действо", ширма "Петрушки", "Царь Максимилиан"; другими словами -- это обрядовый театр, кукольный театр, народная комедия и драма. И эти залежи до сих пор еще лежат почти нетронутыми. Во всех других областях искусства наши мастера давно уже научились выплавлять золото из образцов народного творчества. Русская деревянная скульптура и икона, русский народный сказ и былина, русская песня и пляс -- создали (если вспомнить только ближайшие имена) Коненкова, Кустодиева, Рериха, Петрова-Водкина, Лескова, Ремизова, Мусоргского, Римского-Корсакова,...
Входимость: 1. Размер: 9кб.
Часть текста: писал он в Автобиографии . – Гоголя в четыре – уже читал. Детство – почти без товарищей: товарищи – книги». Впечатления лебедянской жизни воплотились впоследствии в повестях Уездное (1912) и Алатырь (1914). В 9 лет Замятин поступил в Воронежскую гимназию. Окончив ее с золотой медалью, в 1902 поступил в Санкт-Петербургский политехнический институт на кораблестроительный факультет. Летняя практика давала будущему писателю возможность путешествовать. Замятин побывал в Севастополе, Нижнем Новгороде, Одессе, на Камских заводах, плавал на пароходе в Константинополь, Смирну, Бейрут, Порт-Саид, Яффу, Александрию, Иерусалим. В 1905, находясь в Одессе, стал свидетелем восстания на броненосце «Потемкин», о чем впоследствии написал в рассказе Три дня (1913). Вернувшись в Петербург, принимал участие в революционной деятельности большевиков, за что был арестован и провел несколько месяцев в одиночной камере. Это время Замятин использовал для того чтобы изучать английский язык и писать стихи. Затем был выслан в Лебедянь, но нелегально вернулся в Петербург, откуда вновь был выслан в 1911, уже по окончании института. Литературный дебют Замятина относится к 1908. Настоящий успех ему принесла публикация в петербургском журнале «Заветы» (главный редактор – критик Р. Иванов-Разумник) повести Уездное . В Уездном писатель изобразил косную, застывшую провинциальную жизнь, символом которой явился звероподобный и безжалостный обыватель Анфим Барыба. Замятин уподобил его «старой воскресшей курганной бабе, нелепой русской каменной бабе». Повесть получила высокую оценку современников – в том числе писателей А....
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Часть текста: больнице: матросы и красногвардейцы не виноваты. Надо просто взять и почитать "Правду". Это в "Правде" был напечатан призыв: "Все рабочие, все солдаты, все сознательные крестьяне скажут: да здравствует красный террор против наймитов буржуазии". Это "Правда" использовала, по меньшей мере -- недоказанное, покушение на Ленина для погромных призывов. Это товарищи из "Правды" проводили резолюции: "За каждую нашу голову -- сотня ваших". Это "Правда" внедряла в массы по дикости непревзойденное постановление гарнизонного совета Петропавловской крепости: "В борьбе против врагов Советской власти мы не остановимся перед зверством... Мы ставим на вид необходимость провозглашения кровавого террора". Что же, ведь случилось только то, что призывы "Правды" услышаны кем-то из ее темных читателей: "зверство" действительно пущено в ход. И теперь, когда это случилось, "Правда" с меднолобостью неподражаемой пишет: "Мы не скрываем, мы не замалчиваем. Мы боремся с такими поступками, мы искореняем". И в той же самой статье "искореняет": "Мы можем ответить только массовым организованным террором... Но убийство отдельных врагов -- это преступление против революции"... Что за стальная логика? -- убить двух безоружных -- преступно, убить тысячу безоружных -- добродетельно. Способ "искоренения" довольно старый: так при Романовых искоренялись еврейские погромы. А народные комиссары, а Петроградский С. Р. и С. Д., -- где же было их благородное негодование, когда преступление подготовлялось на страницах "Правды"? И что они думали о продолжающейся проповеди террора? Или тоже ждут, пока дело будет сделано, чтобы негодовать тогда? Нет, господа, теперь негодовать вам уже не к лицу. И не вам судить тех темных людей, какие убили Шингарева и Кокошкина. Королева Елизавета...
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Часть текста: к исправнику. Шел и сиял, сытый собою, майским солнцем, погонами. И улыбался четырехугольной улыбкой. У острога Барыба остановился, спросил у будочника: -- Иван Арефьич у себя? -- Никак нет, уехали на убийство. И будочник, от которого когда-то прятался воровавший по базарам Барыба,-- будочник вежливо козырнул. Барыба даже и рад был, что исправник уехал на убийство: походить бы еще по солнцу в новом кителе, и чтобы все козыряли. "Эх, хорошо жить на свете! И дурак же -- чуть-чуть было не отказался". Сжимались железные челюсти,-- разгрызть бы теперь какие-нибудь самые крепкие камушки, как бывало в уездном. -- Эге-э! Вот что! Вот когда к отцу-то пойти. Дурак старый -- прогнал, а пусть-ка теперь поглядит. Мимо чуриловского трактира, мимо пустых ярмарочных ларьков, по тротуару из прогнивших досок, а потом и совсем без тротуара, переулочком -- по травке. У обитой оборванной клеенкой двери -- эх, старая знакомая! -- остановился на минуточку. Почти что любил отца. Э, да что там, весь посад бы сейчас расцеловал: как же не расцеловать, когда в первый раз надет китель с погонами, с ясными пуговицами. Постучал Барыба. Вышел отец. У-у, брат, постарел-то как! Седая щетина на щеках, спустил очки на нос, долго глядел. Узнал -- не узнал, кто его знает -- молчит. -- Чего надо? -- буркнул. Ишь, сердитый какой. Ну, не узнал, ясно дело. -- Ну, не узнаешь, старик? А прогнал-то меня, помнишь? Однако, теперь вот -- видишь. Три дня как произвели. Старик высморкался, вытер пальцы о фартук и спокойно сказал: -- Слышал об тебе, слышал, как же. Добрые люди говорят. Опять посмотрел поверх...
Входимость: 1. Размер: 64кб.
Часть текста: налегке - московские музы мчались, обгоняя не только Петербург, но и Европу, а иногда заодно и здравый смысл. "Москва требует, чтоб если уж пошло на моду, то чтоб по всей форме была мода!" - подтрунивал над Москвой еще Гоголь, уже он знал эту ее женскую слабость. Впрочем, эта безоглядная погоня за новым - не только женская черта, она идет еще и от молодости: новой Москве, живущей рядом, поверх, сквозь старую, шестисотлетнюю, - минуло только шестнадцать! От неожиданных, пестрейших сочетаний старого и нового - в Москве кружится голова: Петербург строже: он и теперь, как во времена Гоголя - "не любит пестрых цветов". Петербург останется окном в Европу, на Запад; Москва стала дверью, через которую с Востока, сквозь Азию, хлынула в Россию Америка. Это - конечно, не больше, чем схема. В жизни, особенно в зеркальной - в искусстве - такой географической точности нет: там, смотришь, задорный, московский вихор мелькает на Невском проспекте, там крикливая московская площадь притихнет под строгой тенью петербургского Медного Всадника. Но несмотря на эту перетасовку, сквозь все перемены, во всех зеркалах - можно разглядеть свое лицо у каждой из двух столиц. И, может быть, отчетливей всего это видно в каменном зеркале архитектуры, в том, какой след оставлен здесь революцией в Петербурге и Москве. Петербург рос, как правительственный, императорский город, его строила казна, государство, система. Большая часть зданий, определяющих его лицо - великолепные работы Растрелли, Гваренги, Томона, Воронихина - вышла из ...