Поиск по творчеству и критике
Cлово "1907"
Входимость: 4. Размер: 98кб.
Входимость: 2. Размер: 24кб.
Входимость: 1. Размер: 70кб.
Входимость: 1. Размер: 23кб.
Входимость: 1. Размер: 30кб.
Входимость: 1. Размер: 11кб.
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 4. Размер: 98кб.
Часть текста: Рождества. "Серебряное" и "золотое" воскресенье. На дворе утром однажды выросла куча елок. На улицах -- тоже. Елки, освещенные на площадях. В "серебряное" воскресенье -- ларьки с товарами на улицах. На Alexanderplatz. В этот день торгуют магазины, но фабрики и учреждения не работают: толпы народа на тротуарах, у Тица, у Вертгейма, иллюминованные снаружи здания универмагов. Wedding -- кварталы по пути. Новые дома, выстроенные на займы. Чистота -- такая же, как и на главных улицах, только меньше света. Те же Тицы, Вертгеймы, Саламандры. Но -- здесь все магазины (за исключением Тица, напр.) -- все маленькие магазины пусты: буквально нигде ни одного человека, все -- в центр, в Weston. ... Пивная. У стойки -- час уже стоит багровый немец, с неподвижным лицом, за третьим бокалом. Какой-то в русском картузе только смотрит, не пьет. Невеселы. Играет русский оркестр, в русских рубашках... Neue Welt (Neue Köln). Две огромные (Народный Дом) залы. Дым, крик -- ровный, общий. Какие-то "баварские" дешевые декорации. Деревянные непокрытые столики -- нет места. В зале -- тысячи три. На сцене -- оркестр, баварский танец, кончающийся тем, что кавалер садится верхом на даму... Разносят январское пиво (Bockbier), Kranzwürstchen <исправлено из: Kranzwürstkalb> и... редьку, декоративно нарезанную веером ("редечная" машина на глазах у публики чистит одна за другой редьки и режет их). У многих на головах крошечные смешные бумажные шапочки, картузы, цилиндрики. Солидный в коричневом костюме господин в меховом картузе. Девушки (все некрасивые -- как в массе, в простонародье -- некрасивы немки!) визжат; в обнимку; вот одну несет на руках кавалер -- еще одну... На сцене -- фейерверк; потом -- темно, прожектор -- и наивно, на веревочке цеппелин тянут... Сигарный дым, гам, смех... Обалдеваешь. В соседнем таком же зале -- танцы, пенье. И еще маленькие залы, тоже полные. Аттракционы:...
Входимость: 2. Размер: 24кб.
Часть текста: в сером -- чудесный красный флаг, вывешенный на пожарной каланче и символизирующий отнюдь не социальную революцию, а мороз в 20° -- и отмену занятий. Впрочем, это и была однодневная революция в скучной, разграфленной гимназической жизни -- с учителями в вицмундирах, с латинскими и греческими "экстэмпорале". Из гимназического сукна вылез в 1902 году. Помню: последний день, кабинет инспектора (по гимназической табели о рангах -- "кобылы"), очки на лбу, подтягивает брюки (брюки у него всегда соскакивали) и подает мне какую-то брошюру. Читаю авторскую надпись: "Моей almae matri, о которой не могу вспомнить ничего, кроме плохого. П. Е. Щеголев". И инспектор -- наставительно, в нос, на "о": "Хорошо? Вот тоже кончил у нас с медалью, а что пишет! Вот и в тюрьму попал. Мой совет: не пишите, не идите по этому пути". Наставление не помогло. Петербург начала 900-х годов -- Петербург Комиссаржевской, Леонида Андреева, Витте, Плеве, рысаков в синих сетках, дребезжащих конок с империалами, студентов мундирно-шпажных и студентов в синих косоворотках. Я -- студент-политехник косовороточной категории. В зимнее белое...
Входимость: 1. Размер: 70кб.
Часть текста: знамя. Вздрогнули в испуге последние лучи, залились кровью, в бездну свалились. Радостно прянул оттуда мрак, тени мчатся вправо и влево, а за ними бежит ужас. Черный кошмар. Вьюга вцепилась в решетку, бьется за окном, рыдает в холодном мраке. А внизу под ним, под его ногами, ходит кто-то. Мечется целые ночи -- взад и вперед -- без конца. -- Отчего он не спит никогда? Вздрагивает тьма, шепчет страшную мысль: -- Быть может, уже безумный он -- мечется там? А он все ходит, неведомый, взад и вперед -- целые ночи. Без конца. Не взойдет никогда солнце. Вечно будет ходить он, страшный, внизу... И вдруг -- замолк глухою, темною ночью. -- Где он? Умер? Увезли его? Молчат стены кругом. * * * Пустой гроб внизу. Немые стены кругом. Как слепые вихри во тьме -- безумные мысли. Все ходить, ходить... -- Как тот, что был внизу. А потом увезут так же ночью? Семь шагов, семь шагов. Толпятся, гонятся стены. Мелькают старые надписи. Чьи-то имена, забытые, полустертые, чьи-то стихи, скорбные, рыдают на холодном камне. Кто их писал? И где теперь они и их муки? За окном -- колокола, звонят -- плачут, далеко где-то, чуть слышно. Там, далеко -- странный огромный мир. Люди -- идут, спешат, говорят впивают мысли друг друга. Люди! Сердце бьется в холодные стены, задыхаясь, как воздуха ищет их... Люди! Тихо. Пустой гроб внизу. Немые стены кругом. Чуть слышно колокола звонят -- плачут: уже утро. Длинными, бледными лучами ухватился рассвет за решетку, повис мелкой сеткой дождя над тюремным двором. -- Там ходят теперь. К ним, к ним! * * * Там внизу -- их шестнадцать. Запертых в шестнадцати клетках. Налегли сверху мокрые, тяжелые тени -- от каменных стен. Ни звука, ни слова. Тихо -- будто нет там живых людей. Невнятным пятном мелькнет лицо, и на нем две черных точки -- глаза. Мелькнет -- исчезнет. Взад и вперед мечутся. Взад и вперед. Кружат,...
Входимость: 1. Размер: 23кб.
Часть текста: против которой побоялся бы напрячь лук он, Скиф... (Из предисловия к сборнику "Скифы") По зеленой степи одиноко мчится дикий всадник с веющими волосами -- скиф. Куда мчится? Никуда. Зачем? Ни за чем. Просто потому мчится, что он -- скиф, потому, что он сросся с конем, потому, что он -- кентавр, и дороже всего ему воля, одиночество, конь, широкая степь. Скиф -- вечный кочевник: нынче он здесь, завтра -- там. Прикрепленность к месту ему нестерпима. И если в дикой своей скачке он набредет случайно на обнесенный тыном город, он свернет в сторону. Самый запах жилья, оседлости, щей нестерпим скифу: он жив только в вечной скачке, только в вольной степи. Так мы себе мыслим скифа. И потому радовало нас появление скифских сборников. Уж тут-то мы найдем людей, ничем не объярлыченных, тут-то пахнет на нас любовью к подлинной, вечно буйной воле. Ведь с первой страницы скифы обещали нам: "Нет цели, против которой побоялся бы напрячь лук он, скиф". Но перевернулись страницы и дни, расцвело "Знамя труда", взошли новые "Скифы". И так горько было увидеть: скифский лук -- на службе, кентавров -- в стойлах, вольницу -- марширующую под духовой оркестр. Скифы осели. Слишком скоро нашлась цель, против которой они "побоялись напрячь лук". Духовный революционер, истинный вольник и скиф, видится Иванову-Разумнику так: он -- "работает для близкого ...
Входимость: 1. Размер: 30кб.
Часть текста: и мир". Гоголь -- "Вий", "Страшная месть". Гофман -- "Золотой горшок". Даже в автобиографических вещах -- писатели претворяют жизнь. Ex.: "Детство" Горького. Жизнь -- только камни. Ex.: Репин. Растрелли. Писатель, который только фотографирует жизнь, импотент. Из камней, из жизни -- сюжет двумя путями: индукция и дедукция. Индукция -- аналогия с кристаллизующимся раствором. Дедукция -- à thèse. Ex.: Андреев -- полет Уточкина. Чехов -- "Чайка". Ex.: горьковская "Мать". Нужен ли план и когда! План в самом начале -- слишком обдуманный, надуманный характер. Оживление людей. По крайней мере -- главных героев. Надо видеть их, слышать тембр, жесты, как кто ест, ходит. Idem -- если мы судим о незнакомом человеке: извне -- вовнутрь. Ex.: Толстой -- Болконский, Пьер. Практически: эскизные портреты, эскизные сцены. Ex.: Черновики. Затем -- быстро, хотя бы с длиннотами, не гладко, -- чтобы выяснить фабулу. Первый черновик. Читать вслух: 1. чтобы исправить неблагозвучия и использовать музыку слова и 2. ритм. Переписать: 1. чтобы...
Входимость: 1. Размер: 11кб.
Часть текста: об этом 1 ) Две недели тому назад я написал тебе 2 , что обокрали меня в Москве на вокзале, умолял приналечь на Гржебина, чтобы гонорар прислал: ни копейки я не получил, ни копейки в доме, - надо луга снимать для сена, - на днях приезжает мать и сестра из Саратова 3 , - - еще раз пишу тебе с умолением. Деньги дешевеют, денег нет. Устрой так, чтоб высылали (авторские мне прислали, но, ей-Богу, я пишу не для побрякушек, - на авторские не купишь сена). Напиши хоть мне, почему не платят: я, по крайней мере, устроил бы тогда "тарарам". - Ради Бога! Через неделю кончаю "Третью Столицу" - "самую шуточную и самую серьезную мою вещь (твои слова)", - вчера ночью всю ночь протаскался у Коломенки, в Городищах 4 (помнишь, вместе ходили смотреть "татарскую печать, мамаеву"?), - ночь была всего минут двадцать, - в Питере теперь совсем ночей нет, - - мог бы через две недели приехать к вам в Питер, - нно: украли бумажник и едет мать, - опять откладывается поездка. В Москве у Гржебина вышел еще том моих рассказов 6 , как получу авторские - пришлю, не покупай (но если будет возможность взять "за так", конечно, бери, отдать неимущему). И в Москве Товий что-то не расплачивается. Но до Москвы-то рукой подать, я доберусь сам. Что-то это мне не нравится. - В Москве о нас с тобой много говорят:...
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Часть текста: [20. I(1. II). 1884, Лебедянь Тамбовской губ. -- 10. III. 1937, Париж] -- прозаик, драматург. Родился в небогатой дворянской семье. Детство З. прошло в маленьком провинциальном городке на юге России, неторопливая, сонная жизнь которого, не лишенная своеобразного патриархального колорита, послужила материалом для многих произведений будущего писателя. Окончив в 1902 г. с золотой медалью Воронежскую гимназию, З. поступает на кораблестроительный факультет Петербургского политехнического института. Студенческие годы оказались насыщенными бурными политическими событиями, в которых З. принимает самое активное участие. Совершая заграничное плавание в качестве практиканта на пароходе "Россия", он становится свидетелем восстания матросов на "Потемкине", впечатления от которого легли позже в основу рассказа "Три дня" (1913). Во время революции 1905--1907 гг. З. примыкает к партии большевиков, за революционную деятельность подвергается аресту и высылке в родной город, но продолжает...
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Часть текста: года я прожил бок о бок с Борисом Григорьевым, в одном и том же шестом этаже огромного дома на Широкой, в одной и той же каменной шестиэтажной республике. В ночи, когда на улицах в темноте трещало и грохало и нельзя было выйти из дома, -- мы вместе сидели в республиканском домовом клубе (в квартире No 10) или у камина в григорьевской мастерской и жарили в камине ржаные лепешки, или с республиканскими револьверами дежурили ночью во дворе, слушая выстрелы, или -- днем -- разглядывали первые оттиски клише для "Расеи", "Intimité" {"Интимность" (фр.). } рисунки к "Опасному соседу", -- эскизы костюмов к "Снегурочке" (чудесные его работы, которых никто почти не знает). И вот за эти три года, за эту одну ночь -- я увидел, что из нынешних русских художников нет ни одного, искусство которого было бы мне ближе, чем искусство Бориса Григорьева. Я узнал в его линиях, лицах, красках, формах, приемах -- своё. Не зная друг друга, в одном и том же оркестре, одну и ту же партитуру мы играли на разных инструментах: один инструмент -- карандаш и кисть, другой -- слово. Вот отчего я пишу сейчас именно о...